Мозаика - страница 12

  По периферии отрыгали перегаром и принимались выяснять отношения. В центре влажно дышали в затылки впередистоящих, образуя крутосбитую толчею за кровно заработанными.

  Наконец и Лурю воткнули головой в полукруг кассового окна. За спец столом, уставленным фирменными заводскими коробочками, сидела разнообразно изукрашенная кольцами и клипсами женского рода свинья. Торчащая из ее рта нереально длинная сигарета испускала дым строго выверенными кольцами.

  - Пачпорт, - потребовала мадам. Луря достал.

  - Правдин. Вам причитается пятьдесят грамм. Из них... - зажав сигарету в толстых и коротких как сосиски пальцах, свинья щелкнула костяшками счетов.

  - Пять гыр за общежитие, десять гыр за питание, три гыр бездетность, пять гыр подоходный налог, итого двадцать два гыр. Получите.

  - А я?! ...- хотел было спросить Луря, но она заорала про следующего. Его больно толкнул в спину кто-то нетерпеливый, и изрядно помяв, очередь быстренько выплюнула потерпевшего.

  Хоть пожру по-человечески, - решил Луря и поплелся к болтающимся по ветру воротам проходной. День стоял мутный. Осень вступала в свои пределы. Небо клонилось вниз темными клочковатыми тучами. Прохладный ветерок веял сыростью и наступающей, листопадной желтизной. Все одно сегодня не работать. Но тут из соседнего подвала наперерез вылетел давешний красномордатый.

  - Ого, два часа, - промычал он,- а ты все еще на ногах. Тебе молодой медалка положена, понял.

  Как щенка схватив пацана за шкурку, бобер безапелляционно поволок его в укромные подземные тенета. Он оказался не один. На ящиках, среди хитросплетения труб отопления и канализации, сидела небольшая, но чуть теплая компания.

  - Мужики, кто к нам пришел, - в натяг промычал мощнозубый кореш.

  - Му, - откликнулись внимающие.

  - Ну давай выкладывай, - запричитал тамада. - Ты меня уважаешь?

  - Чего выкладывать? - растеряно спросил Луря.

  - Корову, - ответил кто-то и заблеял козлиным смехом.

  - Колись сопляк, не ломайся. Здесь все свои, - торопил неугомонный и более нетерпеливый.

   Приняв растерянность за нерешительность, Бобер подошел к Луре и вытряхнул из его ватного тела две коробочки по пять грамм.

  - Оп-па! - Восторженно приветствовали едоки, - вот это по-нашему.

  - Садись, мужик, - раздался чей-то уважительный голос. Твердая, мозолистая рука опустила Лурю попам на ящик.

  - Раскройти ему ротик.

  - Да я не ... - слабо сопротивлялся непричастный, но рот зачем-то разжали.

  Появился грязный указательный палец с кусочком маслица на ногте. Он будто в нерешительности помаячил перед глазами, затем качнувшись, водворил желтое прямо под Лурин еще красный язык.

  - Только не проглати, а то сдохнешь. Нутро сожжешь, к етой матери.

   Луря вспотел, и хотел было выплюнуть, но вовремя удержался. От теплоты подязыкового пространства, маслице растопилось и тоненькой струйкой потекло в не облуженную, юную глотку. Хотелось поперхнуться, но страшно.

   Неожиданно, глаза сотоварищей засветились ровным, ярким в темноте светом. Луря понял что плывет, но страшиться не приходилось. Кому нужны, твои вшивые двадцать грамм?

  Старик

  Большой, пылающий лик Солнца неторопливо погружался в океан. Разрезая воздушно легкие шапки пены, бригантина с розовыми, раздутыми парусами чертила курс прямо на Запад.

  За кругом штурвала, рядом со мной, стоял старик. Его слегка подернутые красным, длинные, седые волосы развевал вечерний ветер. Невидимая пыль, от бьющихся в корму волн, делала губы солеными и надтреснутыми.

  - Смотри сынок, - сказал старик, - вот и кончился еще один день твоей юности. Мы будем мчаться к нему на всех парусах, но никогда уже не догоним. Время почему-то уходит безвозвратно. Может, ты поймешь, в чем здесь суть? Я, к сожалению, не успею. Только позавидую тебе, как ты потом позавидуешь другой молодости.

  Гордись сынок, ибо далеко не всякий способен прийти сюда и просто встать у штурвального колеса. Море жизни такое коварное. И каждый вечер мне становится жаль уходящий день. Я так мало успел.

  Корабль птицей летит за ним, но время бессердечно, неподвластно мне. Как знать, может тебе оно покорится. Ибо одно я знаю точно. В этом мире, сотканном тонким орнаментом арабеска случайностей, сильному сердцем, нет ничего невозможного.