Мозаика - страница 2

   Когда-то, кто-то запер его в силе обстоятельств. Но время пришло. Сдвинулся хоровод, океанами ярчайших образов, чуждых снов выплюнулся на экраны телевизоров и компьютеров. Это ли не шизофрения? Когда наши дети сутками уставлены в экраны, когда перебить попсу может только наркотик. Это ли не шизофрения...

   Где мир твой, о отрок? Напрочь растерян в голожепом безумии раззявленных ртов, глодающих пепси, жвачку и презервативы. Сующий прокладки с мультигелем прямо в нюх. Где небо в тяжелых предзакатных лучах? Где травы, пропитанные ароматом первовосприятия? Где ты, отрок? Время Земли настало.

   Когда-то, кто-то запер ублюдочный мир ханжества и вранья в ящик, который я назвал гробом. Но крышка сдвинута. Океаны слезливой магмы клокочут через край. А мы заперты в унылых коробках многоэтажек и силимся понять голубизну неба, через экраны телевизоров. Но им отвратительно само понятие голубизны. Они приклеили к нему вывеску содомии.

   Крышка сдвинута. Раскаленная холодом лава пресыщения съедает наши души, пропитывает желания юности в вырожденность. Это ли не шизофрения? Я не призываю бить микротранзисторным ящиком об асфальт. Конь застоялся. Выпустите его на луга, на волю. Не ничего яростнее и сильнее дикой скачки.

   Пространство катится за горизонт. Небо чередует закаты и восходы. Леса полнятся зеленью. Они тянут стволы-руки к вышине. Как это по-человечески. Как это по-русски, в конце - концов. Выплеснуть душу за горизонт. Раствориться в пути глазами.

  Неоконченное заседание.

  Ядовито зеленая, сдуревшая от жары лета муха, жужжала нагло и деловито. Навозная, - с отвращением подумал Илларион Пелыч. - Ждешь его противного, как раздачи маслица и мясца в заветном буфете, а оно бац обухом по голове. Не продохнуть, и за тридцать пять градусов. И мухи поганые, и с помоек воняет.

  Пионерское, задорное здравствуй! Чушь какая-то. Взять бы розги, как встарь, да по розовым ягодицам, эк бы заверещали. (Сам Илларион Пелыч детей не имел, боялся за карьеру. Сколько их, лбов переростков, напаскудят и в кусты. А ты родемый давай, выплясывай, получай от начальства. Вот вам, выкуси.)

  Не слишком большой, но добротный зал для районных совещаний, дышал чуть разбавленной пустой. Далеко в высоте тонули отягощенные лепниной потолки. Туда же стремилась строгая, в греческом стиле колоннада. Впрочем надстроек она не поддерживала, лишь выражала гордую душу неизвестного архитектора.

  Кресла-стулья на подиуме кочевряжились непомерно высокими спинками и откровенно жесткими седушками. Членам президиума удобства - ноль, зато экзотическое, красное дерево дарило дерзость претензии на искусство. Ряды типовых кресел для массового партера также, но горизонтально продолжались в сумеречную, одинокую даль. И только первые места присутствия щерились частоколом пенсне, косынок и избранных лысин.

  Хотя здесь - внизу пока получше. Более демократичная фанера подловато поскрипывала, да мягко прогибалась под плотные зады. По крайней мере сегодня галерка в выигрыше.

  Было душно. Какой-то идиот открыл двустворчатую тяжесть окон, и липкая, дремотная жара наполняла заседание. Президиум спал, откровенно пользуясь силой власти и привычкой к прочим, завсегда мелким неудобствам.

  Сие скорбное обстоятельство, помогало коллективу производить процедуру социалистических перевыборов (всем списком, единодушно и с большим подъемом). За массивной трибуной с золотой геральдикой суетился сухенький и едкий старикашка. Мелкий рост понужал штатного чтеца подпрыгивать до уровня прямого видения зала, но тот нисколько не смущался, наоборот зашагивал весело и деловито.

  Старикашка, ах этот старикашка. Не прост, ой непрост вечно юный мальчик на побегушках первого. Сколько залетов, и плешь златокудрая по бороде, а свеж и бодер необычайно. Нонешний первый для него, никак не последний.

  Докладался отчетный доклад. Летели сочные, полные щенячьего восторга фразы о победах и достижениях. Но только эхо от бубнежа плодовито дробилось в пустотах зала и мозгах заседателей.

  Муха отстала. Мелкие, слабо поблескивающие бисеринки пота притулились на лбу Иллариона Пелыча Правдина. Работник со стажем, т.е. с доброй выслугой лет. Пелыч давно и правильно понимал. Пристойные обстоятельства позволили ему достичь служебного потолка, но никак не смириться с вопиюще досадным фактом.