Мучение любви. Келейные записи - страница 13

Да, в самом деле, каждый человек ведет себя крайне своеобразно, и истинная причина этого – в его неповторимой свободной личности! Но в том-то и дело, что личность, повернувшись лицом к ограниченному и временному, никак не может воспользоваться своими богатыми возможностями и только иной раз плачет, поет, рыдает о чем-то таинственном и непонятном, и люди вокруг как будто тоже что-то в этом узнают такое родное, такое знакомое, но забытое. И это называют «раскрытием личности», «неповторимым своеобразием» души человека. На самом же деле это стон души, какой-то невнятный плач, неизъяснимая жажда, которую испытывает личность, не находя для себя в этом мире того, чем она могла бы дышать, жить, что утолило бы ее жажду и голод. И она стонет от этого, кричит: то плачет, то хохочет, то «бьет посуду», то вдруг опускается на дно моря и ищет там, поднимается на высокие горы, вглядывается в звезды,– всюду ищет, мечется, томится, не находит, опять стонет… А мы говорим: «Какая необычная судьба! Какая выдающаяся личность! Вот это настоящая жизнь! Этот человек не напрасно прожил отпущенные ему годы!». Представьте: талантливейшему, способнейшему музыканту, композитору и певцу, человеку, который только в музыке находит упоение и отраду, кто-либо (по лютой ненависти к нему и к его таланту) свяжет руки, закроет уста и запрет в глухой тюремной камере, куда никогда не доносится никакая музыка. И вот несчастный терзается этим заключением, стенает, вздыхает, скребет ногтями дверь, а проходящий мимо камеры глуховатый надзиратель думает: «Какие удивительные звуки, какая музыка! Нет, что ни говори, каждый человек совершенно неповторим!». Именно подобное «раскрытие» личностного чаще всего мы и наблюдаем в каждом человеке, не ведающем действительной свободы.

В том-то и суть, что личность должна быть свободна от своей природы, она не должна ею определяться. «Индивид означает извечное смешение личности с элементами, принадлежащими общей природе, тогда как личность, напротив, означает то, что от природы отлично.<…> Когда мы хотим определить, «охарактеризовать» какую-нибудь личность, мы подбираем индивидуальные свойства, «черты характера», которые встречаются у прочих индивидов и никогда не могут быть совершенно «личными», так как они принадлежат общей природе. И мы в конце концов понимаем: то, что является для нас самым дорогим в человеке, то, что делает его «им самим»,– неопределимо, потому что в его природе нет ничего такого, что относилось бы собственно к личности, всегда единственной, несравнимой и «бесподобной». Человек, определяемый своей природой, действующий в силу своих природных свойств, в силу своего «характера»,– наименее «личен». Он утверждает себя как индивид, как собственник собственной своей природы, которую он противополагает природам других как свое «я»,– и это и есть смешение личности и природы. Это свойственное падшему человечеству смешение обозначается в аскетической литературе Восточной Церкви особым термином «автотис», «филафтия», или, по-русски, «самость».<…> Понятие личности предполагает свободу по отношению к природе, личность – свободна от своей природы, она своей природой не определяется. Человеческая ипостась может самоосуществляться только в отказе от собственной своей воли, от того, что нас определяет и порабощает естественной необходимостью. Индивидуальное, самоутверждающееся, в котором личность смешивается с природой и теряет свою истинную свободу, должно быть сокрушено. В этом – основной принцип аскезы: свободный отказ от собственной воли, от видимости индивидуальной свободы, чтобы вновь обрести истинную свободу – свободу личности, которая есть образ Божий, свойственный каждому человеку»[19]. Да, об этом вопросе можно немало найти глубочайших суждений у святых отцов.

Таким образом, монастырь является самым идеальным местом именно для освобождения и раскрытия личности человека в полном ее сокровенном богатстве и широте. Здесь «внешний» наш человек получает все необходимое для жизни – ровно и в меру, без отягощающих и расслабляющих излишков. Здесь все продумано и устроено так, чтобы он мог не заботиться ни о чем другом, кроме внутреннего совершенствования и устремления к небесному. Здесь его земные заботы и хлопоты обо всем, связанном с его пребыванием в мире сем, непостоянном и непрочном, сведены к предельному минимуму, в то время как заботы о вечном и вхождении в него весьма пространны и разнообразны. Конечно, все сказанное – это в идеале, и сегодня уже нечасто найдешь в монастыре близкие к этим условия. Однако если правильно себя повести, то даже во многих слабых по монашеской жизни обителях все же гораздо удобнее сужать свое земное и дебелое «распластание» в области суетной, собираться, стряхивать лишнее и отягощающее, возвышаться к духовному, там располагать свои заботы и интересы. А это и будет действительным раскрытием и выявлением своего личностного, достойным приложением своих неповторимых дарований и способностей.