Муни-Робэн - страница 8

Мы подумали сначала, что он подвержен падучей болезни; но признаки были отнюдь не те. Не было ни пены у рта, ни хрипения, ни агонии.

То был простой нервный припадок, судорожное волнение, мучительное задыхание, нечто не столько страшное, сколько жалкое на вид, длившееся с ним менее пяти минут. Потом он начал мало-помалу приподниматься, вытягиваться, успокаиваться, оправляться, как говорят, и побыл тут еще несколько минут, будто полуизнемогший от страшной усталости, полувкушающий какое-то сладкое ощущение.

Когда он пошел долой с этого места догонять нас, мы сделали для соединения с ним далекий обход, чтобы его не встревожить, и он сказал брату, подойдя к нам:

— Сегодня, если я не вступлюсь, вы ничего не убьете.

Точно, брат стрелял больше двенадцати раз, и ни один выстрел не попал.

— Значит, я самый неловкий из неловких! — вскричал он, хлопнув о землю прикладом ружья. — Вот, мэтр Муни, расколдуй-ка меня.

— Пожалуй, мой друг, — отвечал Муни своим кротким и ласковым голосом. — Дай мне свое ружье. Какой ствол велите зарядить?

Ему указали левый ствол, и он зарядил его, а брат правый.

— Из этого, — сказал Муни, показывая на ствол, им заряженный, — не дадите промаха.

— А из того? — спросил брат.

— Из того не попадете, — отвечал он.

Пролетела птичка, брат ее убил. Потом другая — не попал.

Заряд, положенный Муни, ударил верно. Другой заряд перешиб ветку на десять футов выше цели.

— Ну, заряди же теперь правый ствол, — сказал брат. — Немудрено, что ружье от этого лучше.

— Извольте, — отвечал Муни-Робэн.

Он зарядил правый, а брат левый. Из правого заряд попал, из левого нет.

Опыт повторили, попеременно, раз пять или шесть подряд, и результат был именно такой, как предсказывал Муни.

Зарядив в седьмой раз, он сказал:

— Этот раз вы убьете вашим зарядом, а моим промахнетесь. Я устал.

Выстрел сбылся по его словам.

Подобные опыты нельзя было упорно приписывать ни слепому случаю, ни ловкости.

Муни сам иногда бывал неимоверно неловок и, казалось, нисколько тому не удивлялся и не огорчался.

— Я это чувствовал, — говорил он.

Другого самолюбия в нем не оказывалось. Он был отличным охотником, как бывают отличными игроками.

Мы уступали Муни большую опытность и большее искусство перед нами; но этого недостаточно было для объяснения фактов настоящего предвидения, свидетелями которых мы бывали ежедневно. Едва ли мог бы я верно передать впечатление, какое наконец стали производить на нас эти факты. Нет редкого явления, к которому бы не привык человек, а между тем, нет ничего в мире труднее, чем подтвердить явление такого рода и поверить в него.

Постоянные и совестливые исследования некоторых приверженцев магнетизма, вовсе не сумасбродов и не шарлатанов, довольно доказали, что простое постижение очевидного и неоспоримого факта может быть делом целой жизни. Но еще страннее то, что факт этот, едва постигнутый, мгновенно усваивается простыми и здравыми умами, не производя в них ни изумления, ни волнения.

Не знаю, так ли легко покоряются ученые; сомневаюсь. Их гордости мудрено смириться перед открытиями, ниспровергающими их теории.

Что до меня, то я не лишался никакой предварительной теории и не находил противоречия ни с каким своим знанием. Я был свидетелем одного из таких фактов, после которых сомнение невозможно. Я видел, что Муни обладает способностью второго зрения или чутьем, доведенным до собачьей утонченности, не будучи твердо убежден, что в человеческой природе есть инстинкты столь исключительные и преступающие известные пределы наших общих способностей.

Десять лет спустя играл я в карты с одной сомнамбулкой, глаза которой, по-видимому, были совершенно закрыты, и хоть она делала чудеса, а, выходя оттуда, я жалел, что подписал протокол ее действий. Мне пришли в голову подозрения, которых минуту назад я не имел.

Мне показалось, что мать условилась с ней морочить публику, и я подумал, вместе с другими недоверчивыми: правда, повязка на глазах была непроницаема, но кривляния, какие делала сомнамбулка, не ослабляли ли несколько эту повязку снизу?

А два месяца тому назад видел я у одного доктора, которого знаю за человека совестливого и честного и который от множества обманов стал недоверчивее всех нас, другую сомнамбулку, которая, несмотря на несколько непроницаемых повязок, лишенная всякого помощника, показывала способность видеть так ясно, как только и могут видеть хорошими глазами и при полном свете.