Мы не пыль на ветру - страница 89
— Fire![23]
А статисты снова проквакали свое «Эй!» Хагедорну пришлось ограничиться внутренним монологом, который звучал приблизительно так: «Ну, погодите, придет времечко, еще поговорим с вами». Мысленно произнеся это, он удалился.
На окраине деревни, немного в сторонке, на лугу перед длинным бараком собралась толпа народу — переругивающиеся, суетливые женщины, старики, ребятишки, и все что-то тащили из барака или кулаками и локтями прокладывали себе дорогу к нему. В бараке, видимо, находился армейский склад вещевого имущества. Люди тащили охапки носков, подштанников, рубах, портянок, галстуков, даже кастрюли, лопаты, противогазы, противоипритные ракеты. Поперек дороги перед бараком стоял джип. На его заднее сиденье вскочил желтолицый человечек в стальной каске с белым ремешком. Дико жестикулируя, он начал выкрикивать что-то нечленораздельное с таким видом, словно ему доставляет удовольствие этот крик и жестикуляция. Какая-то запыхавшаяся старуха приковыляла с детской колясочкой. Человек в джипе сразу заорал на нее, так что та с испугу выпустила из рук коляску и только рот открыла. Желтолицый соскочил со своей кафедры, отшвырнул колясочку на дорогу и сделал знак шоферу, тот включил мотор и на третьей скорости раздавил «транспортную единицу» старухи. Дело в том, что существовало запрещенье — в Германии ведь что-то обязательно должно запрещаться — транспортировать добычу на колесах. Хагедорну претила эта картина, он повернулся и зашагал но шоссе, ведущему в Райну… Вот она, разбитая и покинутая батарея. Из окопов на него уставились стволы четырех передних орудий, поднятые на 85 градусов. Вбитые в жерла деревянные пыжи свидетельствовали, что ни один ствол не был взорван. Хагедорн остановился, чтобы получше все рассмотреть. На стволе «Доры» болталась белая тряпка. Орудие, видимо, было окончательно выведено из строя. Судя по тому, что на лугу виднелись всего две или три свежие воронки, Залигер сдался без боя. Хагедорн подумал: я бы на его месте тоже не устраивал здесь сумерки богов, но все-таки взорвал бы эти штуковины, как-никак дело чести. Господин капитан, верно, думал, что американцы поставят ему в упрек уничтожение орудий, трус проклятый…
— Эй! — громко и досадливо крякнуло где-то.
За бруствером «Цезаря» Хагедорн увидел американские пилотки и под ними мясистые физиономии. Он поспешил ретироваться.
Возле Райны — контрольный пункт, и часовой разыгрывает тот же спектакль, что и его собрат в Лангсбахе. Только на этот раз Аагедорна выручила не вонь загнивающей раны, а надорванная пачка «Лаки страйк» и коробочка с надписью «Breakfast» и рюкзаке.
— Souvenirs from your camrades[24]. В Лангсбахе, — пояснил Хагедорн обиженным, даже плаксивым голосом.
В ответ часовой послал его ко всем чертям, за что Хагедорн от души его поблагодарил.
Рыночная площадь в Райне, когда здесь никто еще не думал об открытых разработках бурого угля, была идиллической поляной с заросшим прудом. Когда деревня сделалась центром индустриального округа, пруд засыпали и позднее покрыли асфальтом. Только ивы, некогда окружавшие его, стояли на месте, образуя большую ротонду вокруг почти правильного овала рынка, да еще пивная при рынке претенциозно называлась «Ивовый двор».
Но теперь от дерева к дереву тянулся проволочный забор в рост человека. Ротонда сейчас представляла собой нечто вроде временного (на три-четыре дня) пункта сбора для военнопленных и была набита битком. У Хагедорна еще оставалась возможность обойти это место, в котором по справедливости и ему следовало находиться. Но он этого не пожелал. Прочно усвоенная мудрость — лучше идти навстречу опасности, чем бежать от нее — погнала его вперед. Вдобавок — и это, пожалуй, было самое главное — его подстегивало страстное желанье увидеть, как капитан Залигер, этот подлец и пройдоха, ворошится за колючей проволокой, показать ему язык, сделать наконец что-то такое, что свалит его с ног. Жажда мести, возникшая из застарелой ревности и анархического представления о справедливости, погнала туда Хагедорна.
'По проезжей части, между колючей проволокой и тротуаром, обегающим площадь, прохаживались часовые с автоматами в положении «на ремень». Из многих окон, выходящих на рыночную площадь, еще свешивались белые простыни. Все окна, однако, были закрыты, видимо по предписанью начальства. Там же, где они стояли настежь, в ратуше, например, или в квартирах чиновников, в них мелькали фигуры американцев. На третьем этаже ратуши двое рыжих парней в рубашках с галстуками и длинных брюках сидели на подоконнике, свесив поги наружу. К открытым окнам следовало, конечно, причислить и зияющие проемы трех соседних выгоревших домов.