Мы серые ангелы - страница 8

Ещё раз оглянувшись на меня, она посмотрела на свою грудь и всё поняла. Зардевшись от смущения, она куда-то в сторону сказала: «Проклятые современные материалы!» Я сохранял молчание, но, уже насладившись её красотой, я стал показательно смотреть в сторону. Видимо, её это успокоило. Ливень внезапно закончился. Мы вышли на тропинку. Обтягивая на себе промокшее платье, женщина сокрушалась: «Как же я теперь пойду?» Меня она, видимо, уже не стеснялась, я ведь уже всё видел. Ей повезло, я приехал к парку на машине, поэтому в моих руках была куртка, в которой хранились документы и ключи. Я предложил ей свою куртку, она глянула на меня своими озёрами и мягким тихим голосом коротко бросила: «Мерси!» Накинув мою куртку на плечи, она скрыла все свои тайны. Мы потихоньку пошли в сторону центральной аллеи парка.

Выглянуло солнце, подул лёгкий ветерок. Мы вышли к набережной Невки. Повернувшись к реке, женщина, не снимая, придерживая двумя пальцами возле воротника, приподняла локотки своих рук и распахнула в стороны полы моей куртки, словно парус, подставляя себя навстречу ветру, давая ему возможность подсушить свой наряд. Уже повидав все её прелести, я, как поётся в одной песне, стал завидовать этому ветерку. Постояв минут десять, женщина вернула мне куртку. Платье высохло и вновь стало светлым. Женщина благодарно улыбнулась мне и размахивая сумочкой пошла к мостику. Я смотрел на неё и опять любовался. Она взошла на мостик, ещё раз улыбнулась и, стрельнув своими озёрами, пошла по своим делам. Внезапно над мостиком, по которому она шла, возникла радуга. Это было так волшебно, красивая и загадочная женщина в радуге. Она не назвала своего имени, а я не стал настаивать, поэтому она так и осталась для меня женщина-радуга.

Лопатин доел кашу из котелка, облизал и спрятал за голенище ложку. Укоризненно вздохнул и спрятал грязный котелок в свой солдатский мешок — потом помою, решил он. Вытянул ноги вдоль окопа, поёрзал задницей и, устроившись поудобней, закрыл глаза. Вот уже три недели он проходит службу в отдельной штрафной роте. Всё из-за этого сержанта Василькова. Лопатин уже прошёл четыре страшных боя, в которых выбило половину роты. Командование особо штрафников не жаловало, бросали под пулемёты почём зря. Ему всякий раз просто везло, остался без царапины, редкое явление для штрафников. Лопатин улыбнулся, он-то знал, в чём дело. Это его жена, красавица Дуняша, за него беспокоилась. Лицо Лопатина расплылось ещё больше от воспоминаний.

— Лопатин, чего ты такой довольный, как будто в женскую баню забрёл? — услышал он сверху.

Лопатин открыл глаза, над ним стоял взводный, хороший мужик, только нудный.

— Да я… — начал было он, но лейтенант отмахнулся.

— Слушай, не видел Медведева? — спросил взводный оглядываясь.

— Так у него это, как всегда, перед боем.

— Что, опять обосрался? — взводный от злости сдвинул свою фуражку на затылок и начал дико озираться. — Ну, всё, достал, найду, яйца откручу на хрен, — заорал лейтенант.

Лопатин ухмыльнулся и, облокотившись на стенку окопа, задумчиво изрёк под заинтересованные взгляды других бойцов:

— Не открутите, товарищ лейтенант.

— Это почему? — удивился взводный.

— А у него их нет, — Лопатин выдержал небольшую паузу и продолжил: — На штатном месте, — закончил он под дружный хохот.

— Это как? — вытаращил глаза взводный.

— А они у него от страха закатились к глотке и более не выкатываются, — быстро проговорил уже под гомерический хохот солдат Лопатин.

Взводный отмахнулся и заорав: «Медведев, где ты, сука, найду, убью, хоть с яйцами, хоть без них», пошёл дальше по окопу.

Лопатин, устроившись поудобней, закрыл глаза…

Свою Дуняшу он впервые увидел, когда она купалась без исподнего у них в речке. Он сам был любитель с утра окунуться в речной прохладе. А тут глядь, девка без всего плавает, он по-быстрому на берег-то вылез там, где она одежду свою оставила, посмотреть, как она выходить будет, за кустами спрятался и ждёт. А она нырнула да с другой стороны тихонько подходит в чём мать родила и спрашивает: «Ну что, всё увидел? И как, хороша?» От неожиданности Лопатин поскользнулся да нагишом в прибрежную крапиву и упал. Сильно тогда обжёгся, особенно хозяйство своё.