Мы входим в жизнь - страница 25

На курсе шум, тарарам, сенсация. И не только на курсе. Отборочные приказы охватывали все студенческие возрасты. На нас с Левкой эта кампания должна была завершиться. Нам сочувствуют, облегченно вздыхая про себя. До них, чертей, не докатилось. Конечно, это касается схожих с нами разгильдяев. К примеру, Троицкий из нашей группы уже с четырех утра за книгами. В институте он уже с восьми. Что ему до приказов?!

Пытаемся фанфаронить, но ощущение паршивое, во рту кисло в буквальном смысле слова. Под сочувственные ахи и охи — в глаза никто не злорадствует — покидаем институт. И тут на площадке перед входом нам в спину громыхает погребальный марш. По крайней мере так мы воспринимаем плакат, состряпанный под некролог. В черной рамке большими черными буквами стоит: «Прогульщики и лодыри Сергей Наровчатов и Лев Коган исключены из ИФЛИ». Насчет лодырей явно было перегнуто. Не были мы, черт побери, лодырями. Пятерочники, как правило. Но после драки кулаками не машут.

— Удостоились, — говорю я Левке.

— Бедные наши родители, — мрачно комментирует происходящее мой напарник.

И потянулись странные дни. Так с ходу, с бухты-барахты, сообщить дома о своем исключении я не мог. Надо было подготовить почву. А потом что-то могло измениться, авось и не придется расстраивать родных. И вот я подымался, как всегда, завтракал и отправлялся якобы в институт. Впрочем, не как всегда! Сладкого утреннего сна в помине не осталось. Словно нечистая сила толкала меня в бок где-то около шести часов. Вот теперь бы я стал образцовым студентом! Да, все хорошее приходит с опозданием, а дурное тут как тут... Родители мои были несколько удивлены неожиданной аккуратностью своего сына. А я объяснял свой недосып близостью экзаменов: «Еще до завтрака успею кое-что прочитать». — «Да ведь экзамены в декабре».

Потом я собирался в институт. Насколько это было просто до треклятого дня. И насколько трудно теперь. Это напоминало этюды, разыгрываемые в театральных училищах. «Иванов, изобразите опоздание на работу». Даровитый Иванов начинает суетиться, хватается за разные папки, пулей вылетает из комнаты и получает пятерку. «Петров, изобразите то же самое». Недаровитый Петров бездарно суетится, бездарно хватается за разные папки, бездарно пулей вылетает из комнаты. Так вот я и был этим недаровитым Петровым. Менее близкие лица, чем мои родители, давно бы заподозрили, что здесь не все ладно. Но мысль о возможном моем исключении из института была настолько чудовищна, что родителям она попросту не приходила в голову.

Итак, я одевался и, взяв портфель, торопливо выходил из дому. Моя торопливость сразу исчезала, едва я выходил из подъезда. «Что делать? Куда идти? Чем занять это проклятущее время?» Детские сеансы начинались тогда с десяти часов. «Джульбарса» я просмотрел, по крайней мере, раз пять, одиноко возвышаясь в полупустом зале среди малолетних прогульщиков. Моим товарищам по безделью было лет по десяти-одиннадцати. Не очень-то почтенная компания. Эта ребятня вроде меня втирала очки папам и мамам, а потом с гривенниками, которые им дали на завтрак, бежала в кино.

Слонялся по бульварам, сочинял стихи. Осенние листья в шуршащем паденье подсказывали слуху неожиданные созвучья. Иногда, наугад, звонил Подруге. Поставим это слово с большой буквы. Не в пример другим историям, с этой хорошей девушкой у меня были строгие отношения. Подруга порой оказывалась дома: легкий грипп дарил ее коротким бюллетенем. Тогда я ехал к ней далеким автобусом на Ленинградское шоссе. Там время шло по-другому. Милое взаимовосхищение держалось у нас на той грани, о которой спустя долгие годы вспоминаешь без досады и раздражения. Она мне напоминала один врубелевский рисунок к лермонтовским сочинениям. Даже строки тогда сложились:

...смертельно чем-то на Мцыри

похожая

из-за Врубеля.

С товарищем по несчастью встречался редко. Мы на время опротивели друг другу. Наверно, вроде каторжников, соединенных общими кандалами. Каждый читал в глазах другого одни и те же злосчастья. Был еще неудачный поход в Комитет по делам Высшей школы. Принял нас Гагарин, зампред, мы помнили его по ИФЛИ, где он прежде преподавал. Широкое лицо вершителя наших судеб освещалось дружеской улыбкой, на синем пиджаке ровно сиял высокий орден. Но ушли мы не солоно хлебавши, не мог же он отменить меры, предпринятые в исполнение его же указаний. Правда, пообещал в дальнейшем вернуться к этому вопросу: «Приходите эдак через месяц-другой. Посмотрим...»