Мы живем рядом - страница 7
— Эй, берегитесь, поджимайте ноги,
Подходит плуг, спасайтесь: плуг идет!
А что сегодня — день последний мира?
Есть нечего — одна беда вокруг.
Раз нет земли, я, горец из Бунира,
Скажу: — Земляк, точи свой верный плуг,
Кричи им всем, кто в темноте могильной
Народ сегодня хочет удержать:
«Спасайтесь, вы! Подходит плуг всесильный —
Вас, мертвецов, и тьму перепахать!»
Птицы
Нет, я не мрачный человек,
Я улыбаюсь даже птицам,
Я рад, что их народ гнездится,
Непуган уж который век.
Здесь счастье — птицею родиться,
Их любят все, их кормят все,
Им ставят в блюдечках водицу,
Их умиляются красе.
У них есть все в селе, в столице,
Чтоб жить, от радости крича, —
Все то, что человеку снится,
Да, только снится по ночам.
Тонга
Смотри, какой веселый конь
Запряжен в тонгу[6] — легкий станом;
Скорее сахар на ладонь,
Пускай тряхнет своим султаном,
Пускай копытом стукнет он,
Чтоб ленты в гриве задышали,
Всех бубенцов раздался звон,
Пестрей кашмирской пестрой шали.
Потом на тонгу, в добрый путь,
Где все не так, где неизвестней.
И мы помчим куда-нибудь,
Куда-нибудь — в рассказ иль в песню.
Чтоб этой дружеской земли
Поэт сказал с улыбкой брата:
«Они веселье принесли,
Страны счастливой делегаты!»
Встреча в Читтагонге
Эти женщины, все в голубых и зеленых,
В желтых сари[7], усевшись рядами вокруг,
Не сводили с тебя своих глаз восхищенных,
Брали за руки, словно сестру.
Говорили смуглянки тебе молодые:
— Правда, все у вас так же красивы, как вы?
Мы советскую женщину видим впервые.
Читтагонг — это так далеко от Москвы!
Мы хотели б, чтоб вы приезжали к нам чаще...
Сделать так, чтоб гостили вы долгие дни,
Как подруга, сестра у сестер настоящих,
Мы не можем, — печально сказали они. —
Но мы жаждем услышать о женщинах ваших,
О стране, обо всем просим вас рассказать... —
В твой рассказ, что одной только правдой украшен,
Засмотрелись смолистого блеска глаза.
И казалось тебе: говоришь ты долинам,
Где белеют жасмина цветы в волосах,
Где от горя потрескался ржавый суглинок
И, как слезы, в лугах накипает роса.
Солнце джунглей становится желтым и тусклым
Перед гордым сознаньем, что здесь, в тишине,
Что тебе довелось — первой женщине русской —
В эту глушь говорить о Советской стране,
Говорить о великих работах, о счастье
Быть собой, о любви, исполненьях мечты...
А сидела ты в синем обычнейшем платье,
Где по синему полю белели цветы.
Эти женщины, все в голубых и зеленых,
В желтых сари, как дети, сияли они:
Ты казалась им сказкой, в такое влюбленной,
Что одним сновиденьям сродни.
Ты казалась такой им, что нету красивей,
Им казалось, что в мире нет платья синей,
И что синь эта — синее небо России,
А белые цветы — цветы ее полей!
Кочевники-патаны
(Патаны кочуют из пределов Пакистана в Афганистан, доходят до Северного Афганистана, на зиму возвращаются к себе на юг; их сотни тысяч, они воинственны и свободолюбивы. )
Уздечек звон и стук копыт,
Вьюки, верблюды, гурт овечий,
А зной силен, в глазах рябит.
Что за народ идет навстречу?
Ишачий хрип, верблюжий храп,
Чарыков скрип, как писк мышиный,
Остановились — вьюк ослаб,
Там, у ручья, звенят кувшины.
В шатрах там стряпают обед,
Дорога, тропы — всё в их власти.
Чего-чего тут только нет?
Все краски, вымыслы, все страсти.
И одиночками бредут,
И просто толпами по тропам —
То с гор кочевники идут,
Как будто смытые потопом.
Как будто бедная страна,
Собрав все кошмы, все кастрюли,
Все песни, пляски — всё сполна,
Идет куда-то в смутном гуле.
Поев, поспав перед огнем,
Встают и вьючат все по знаку,
Так день за днем, так день за днем
Идут на юг— за Лое-Дакку.
А их по-разному зовут,
И в этом шуме, в этой тряске
Чего-чего не видишь тут!
Как будто бродишь ты по сказке.
Дорога ярмарки пестрей:
Вот семилетняя красотка
Ведет огромных двух зверей,
За нею шествующих кротко.
Глаза с лиловой синевой,
Идут верблюды шагом ловким,
Тряся мохнатой головой
Над этой крошечной головкой.
С перегруженных ишаков,
Выглядывая, как из клети,
Среди тазов, ковров, мешков
Смеются маленькие дети.
Старуха едет на быке,
Грозней быка, а у дороги,
Ладонь под щеку, в холодке,
Спят старики, поджавши ноги.