На арене со львами - страница 13

— Вот я и говорю своему дружку,— рассказывал водитель,— мне вроде сроду никто задарма ни хрена не подносил. Так что ж мне теперь — они пускай сидят, зады отращивают, а мне за каждую черную шкуру налоги плати, так, что ли, выходит?

— Вот именно…

За многие годы Морган привык к тому, что за южный акцент необходимо расплачиваться. Ему достаточно было сказать в закусочной, где он завтракал: «Передайте соль»,— черные лица рядом каменели, наливаясь враждебностью. И наоборот, прокуклуксклановцы, вроде этого осла за баранкой, за неимением свидетельств противного неизменно принимали его за одного из своих, что служило иной раз хорошим прикрытием.

— Тридцать лет вкалываешь как бешеный, а вместо спасиба, куда ни глянь, всюду чернорожие…

Морган не слушал. Странно, думал он, что люди придают такое значение похоронам. Разве Кэти не знает, как он относился к Ханту. Разве есть надобность, чтоб он теперь доказывал это; да он и не мог бы, даже если б понадобилось, развеять чьи-то сомнения. Теперь ни сделать, ни изменить что-либо для Ханта Андерсона невозможно. И все-таки — вот, пожалуйста, он срывается с места поздней ночью, в дождь, и летит, хоть ему страшно и противно само место, куда он летит, и самолеты, которые его туда доставят, и варварский обряд проводов, которые справляют по мертвым,— и все лишь потому, что в силу каких-то непонятных соображений важно, чтоб он там присутствовал.

Даже Данн и тот так считает. Данна много лет уж ничто не связывает с Андерсоном, никакой пользы от поездки на похороны «политический туз» вроде Данна получить не мог, когда-то — другое дело, но ведь с тех пор Андерсон все растерял. И не сам ли Данн, кстати, способствовал крушению, но вот поди ж ты, Данн тоже едет на Юг его хоронить.

— А отчего он умер? — Голос Данна звучал уверенно, твердо, и трудно было даже представить себе, чтоб такой голос мог дрогнуть или прерваться. Через многие сотни миль он ворвался в телефонную трубку Моргана, непререкаемый, точно такой же, как на съездах, на заседаниях комиссий, как и в сенате. — Что, сердце отказало или печень?

— Не знаю.

Морган звонил врачу и уже все знал. Но Данн и сам мог бы выяснить, подумал он с горечью.

— Какие способности пропали даром!

— Не уверен, что так-таки даром, — сказал Морган.

— Видел его в последний раз, правда мельком, на одном дурацком приеме в их штате, и он выглядел лет на шестьдесят, весь помятый какой-то. Я уже тогда подумал, что, если так пойдет дальше, долго ему не протянуть.

— Слушайте, Данн. Сегодня, сейчас мне, право, не хочется говорить с вами про Ханта.

— А я оттого вам и позвонил сразу, как только сообщили по радио. Я не могу допустить, чтоб у вас оставался такой осадок по отношению ко мне.

— Мне просто не хочется сейчас говорить о Ханте, вот и все.

— Ну, ладно, встретимся, поговорим,— сказал Данн.— Когда все кончится, может, махнем вместе ко мне на денек-другой? Посидели б, потолковали о прошлом. Погода у нас дивная.

— Сердце отказало у него,— сказал Морган.— Упал на улице — и конечно, столпились прохожие, да что уж там.

— …ну а я сам вот как думаю,— говорил водитель,— главное дело пора кончать, чтобы каждая черная девка всех щенят, каких нагуляет, растила за счет нашей благотворительности. Самое зло в этом и есть, верно я говорю?

— Во всяком случае, одно из зол, это вы правы.

Морган твердо полагался на свою редкостную способность вставлять, не слушая, в разглагольствования собеседника «да», «нет» или «вот как» в тот миг, когда от него именно этого и ждали. Обычно он в каждом случае умел создать впечатление, будто его и впрямь занимают пошлые суждения или же та глубокомысленная околесица, которую несет очередной краснобай или ущербный тупица, хотя и сам он не вполне понимал, откуда у него это искусство произносить в нужную минуту требуемые пустые слова — то ли от глубокого презрения к людям; то ли от невольного сочувствия к их невзгодам или, быть может, из малодушного нежелания связываться со всякими подонками. Но уж во всяком случае, не обязательно было слушать, как водитель такси мелет вздор про мытарства белых, тем более что все это Морган давно знал наизусть. Он гнал от себя мысли об Андерсоне, еще не настала та минута; и дробь дождя по крыше автомобиля, шелест колес по мокрому асфальту, хлопья тумана, уплывающие за окном, докучная, монотонная воркотня с переднего сиденья — все это на краткий миг уносило, укачивая, в особенный мир, зыбкий, но свой, ревниво оберегаемый от окружающей тьмы.