На арене со львами - страница 14

За Пи-стрит машина вынырнула из гущи безлюдного парка. Они проехали под одним мостом, потом — под другим, огни города обступили их снова, и вдруг грязная, великолепная под дождем, справа зачернела река Потомак, мрачная, как всякий Рубикон,— Андерсон и Морган, каждый поодиночке, но с единым чувством, молодые, согретые надеждой и нетерпением, перешли его столько лет назад; перешли эту узкую, опоясанную мостами пропасть. Много раз с тех пор им приходилось пересекать Потомак — туда и обратно; а теперь, глядя на реку, глядя, как скользят по ее черной глади длинные мерцающие полосы света, туда, к Виргинии, к Югу, к родным краям,— Морган наконец заплакал о друге, оплакивая и свою жизнь тоже.

Проехали по Мемориальному мосту — памятник Линкольну остался сзади, впереди виден был особняк генерала Ли,— свернули на виргинский берег и помчались дальше, сквозь дождь, навстречу слепящим фарам машин, едущих к городу. Когда-то, после смерти отца, Морган чувствовал, что остался один на свете, но с тех пор прошли годы, и теперь он ощущал лишь бесцельность своей жизни. Зачем все это было? Вспомнились сын, работа, неудачи, вспомнилась Энн, которая сидит сейчас где-то и играет в бридж, вспомнилось, с каким неудовольствием она выспрашивала, почему это ему понадобилось лететь куда-то среди ночи, а ее снова оставить одну. Энн никогда его не понимала, а уж Андерсона — тем более, она не могла понять, зачем мужчины иной раз кидаются в жизнь, как в битву, где лишь немногих счастливцев убивают сразу и наповал. Никогда она ничего не понимала, подумал он с горьким, несправедливым чувством, и слезы у него на глазах высохли мгновенно, как навернулись, едва лишь желчное раздумье о настоящем вытеснило щемящую тоску и жалость.

Водитель все молол свое про негров, объезжая по кругу площадь у аэровокзала, вгонял машину на свободное место у главного подъезда.

— …в наших с вами краях такого свинства и в заводе нет, верно я говорю, друг любезный?

— Это точно.

Морган щедро дал ему на чай, стыдясь, по обыкновению, что лишь притворяется, будто ему есть дело до этого человека, до его обид и недовольства. Наших с вами краях, подумал он, выбираясь из такси и вытаскивая свой легкий чемоданчик. А как разобрать, кто я, кто ты, когда потухнет свет!

В аэропорту было полно народу, полно испарений от мокрой одежды; кондиционеры не успевали подавать воздух. Очередь в кассу, к которой стал Морган, совсем не двигалась, какой-то старичок застрял у окошка, безнадежно запутавшись в расписании. Неумолчно бормотало радио, объявляя, какой самолет сел, какой вылетает, какой задерживается. Морган чувствовал, что теряет терпение. Он столько раз уже стоял в такой вот самой очереди, в таком самом аэропорту, в такой самый час— господи, всегда все то же! — что обычно умел отрешиться от происходящего, и тогда возле чемоданчика оставалась лишь оболочка того, что было Морганом, лишь бренное его тело, доступное пинкам равнодушного мира. Порой он уносился мысленно в далекие края; чаще — вновь упивался близостью уступчивых женщин, каких любил когда-то или надеялся полюбить; порой строил благие и далеко идущие планы, а однажды в О'Хара, дожидаясь, пока выдадут багаж, начал мысленно сочинять большой роман и уже придумал изрядный кусок первой главы, но тут сообщили, что его чемодан утерян. Но сегодня отрешиться от внешнего мира не удавалось. Среди иных слабостей у Моргана была и такая — зачастую он слишком долго терпел хамство и несправедливость и вскипал потом по самому неподходящему поводу, в самое неподходящее время, когда все равно ничего нельзя было изменить. Сейчас, например, ему, строго говоря, не на что было сетовать, разве только на бездушие всего происходящего вокруг, и все же как будто бес толкал выместить зло на ком-нибудь, кто сейчас под боком.

Неподалеку стояла вылощенная девушка в коротенькой форменной юбочке.

— Сударыня,— процедил Морган сквозь стиснутые зубы,— есть ли хоть отдаленная надежда, что откроют еще одну кассу?

Она обратила к нему отсутствующий голубой взгляд и захлопала огромными, густо накрашенными ресницами.