На фарватерах Севастополя - страница 14

«Надо сегодня же побывать на других катерах», — подумал Моисеев, заметив, как жадно слушают его и те, кто находился на верхней палубе.

Закончив беседу, Моисеев вместе с Глуховым поднялись из кубрика наверх.

Над зеленым морем и спокойной бухтой стояла тишина. Белые облака, как дозорные корабли, медленно плыли над городом, плескалась и журчала у борта светлая вода, и порывистый ветер, врываясь в широкое горло бухты, приносил с моря освежающую прохладу.

На верхней палубе матросы окружили комиссара, и один из них, худощавый и быстрый, с нарукавным знаком рулевого на фланелевке, спросил:

— Разрешите обратиться, товарищ комиссар!

— Да, — сказал Моисеев.

— А вы к нам придете на катер, товарищ комиссар? А то нашего начальства сейчас нет в Севастополе, и к нам давно никто не заглядывал.

— А ты с какого корабля? Что–то я тебя не помню, — спросил Моисеев, внимательно приглядываясь к матросу.

— С бывшего пограничного катера лейтенанта Салагина, доложил тот, — старший матрос Иван Голубец. — По тому, как он говорил, видно было, что матрос он старослужащий и человек бывалый. — Война для нас какая–то странная, товарищ комиссар, — добавил Голубец. — Кто воюет, а мы еще и живого фашиста не видели.

— Ну, это еще успеется, — улыбаясь, ответил комиссар. — Вот завтра катер Глухова мины будет подрывать — разве это не война? Да еще какая! — уже сурово сказал он. — Передай лейтенанту Салагину, что я буду у вас.

Меньше всех, казалось, беспокоился в этот день сам Глухов; он не любил высказывать вслух свои сокровенные Думы.

Уже зашло солнце и стало темнеть, когда на катер поднялся Дзевялтовский. Он прошел прямо в каюту Глухова, и они, не зажигая света, долго вполголоса разговаривали. Облака табачного дыма застревали в приоткрытых дверях каюты, вентилятор не успевал выталкивать его наружу.

Стояла душная июльская ночь. Такая, какой она бывает только на юге, у нагретого щедрым солнцем моря. И береговые предметы, и каменные постройки у мола, и сами корабли, накалившиеся за день, отдавали тепло, увеличивая духоту. Хотелось снять тельняшку и растянуться на еще теплой деревянной палубе, а еще лучше окунуться перед сном в черную и прохладную воду.

Казалось, Глухов и Дзевялтовский совсем не думали о предстоящем завтра выходе в море. Они говорили о годах своей комсомольской юности.

Глухов вспомнил бревенчатый дом над быстрой Шексной, где прошло его детство. Он рано лишился отца, который не вернулся с германского фронта. Когда принести из волостного правления похоронную бумагу, Дмитрию пришлось бросить школу: матери трудно было прокормить четырех ребят.

Работал он на маслобойном заводе. Раз в неделю возил на подводе масло и сдавал на пароход, откуда его по Шексне отправляли в город. Тогда Дмитрий впервые поднялся на корабль. Железная палуба вздрагивала под ногами, внизу, тяжело дыша, работала машина, проходили матросы, здоровенные парни в тельняшках. И Глухов упросил однажды механика парохода взять его учеником машиниста. Мечтал он уже тогда, работая в угарном чаду у машины, о большом плавании, об океанских кораблях. Так стал водником.

Шестнадцати лет Дмитрий вступил в комсомол. Занимался в кружке текущей политики, пристрастился к чтению. И столько открыл для себя неожиданного и нового! Из всего прочитанного больше всего полюбилась ему книга «Овод», и сейчас хранит ее у себя в каюте, в письменном столе.

Года через два послали смышленого паренька в областную совпартшколу. Учился Глухов хорошо и снова собирался по окончании школы вернуться на водный транспорт. Но совсем неожиданно ЦК ВЛКСМ направил его на комсомольскую работу в Узбекистан. Пришлось ехать в знойную Азию.

Два года пробыл Глухов в Узбекистане. Стал привыкать, работа с молодежью увлекала его, но в 1928 году призвали на военную службу. Глухов рассказал председателю комиссии, что хотя призывается из Узбекистана, но сам он природный водник и просит направить его служить на флот.

Так кончилась комсомольская юность Глухова. Он стал военным моряком, полюбил эту профессию и остался ей верен на всю жизнь.

…Возможно, Глухов с Дзевялтовским так и просидели бы, разговаривая, до рассвета, да в полночь начался воздушный налет. Ивану Ивановичу пришлось бежать в штаб. На кораблях объявили тревогу, но огонь не открывали, хотя прожекторы уже нащупали вражеские самолеты. Теперь и на катерах–охотниках умели определить, куда идет самолет, на какой корабль пикирует, и рассчитать, достанет ли до него катерная артиллерия.