На гастроолях - страница 5

В соседней комнате тоже был постоялец. Он изъяснялся на каком-то чудовищном диалекте — смеси шведского с норвежским, и хозяйка называла его «господин директор». Всякий раз, когда этот человек стремительно вбегал в наш трактир, он привлекал к себе всеобщее внимание, отчасти потому, что перед тем как сесть, неизменно смахивал носовым платком пыль со стула. Это был благовоспитанный человек с замашками богача; когда ему требовался бутерброд, он неуклонно спрашивал «свежего хлеба с маслом высшего сорта».

— Это вы будете читать лекцию? — спросил он меня.

— Да, он, — отвечала хозяйка.

— Плохо ведёте дело, — продолжал, обращаясь ко мне, господин директор. — Вы же совсем не рекламируете вашу лекцию. Видели, как я рекламирую мой спектакль?

Тут я сразу понял, кто он такой: это же тот самый антиспиритист, повелитель обезьян и диких зверей.

— Я рекламирую свой спектакль вот такими афишами! — продолжал он. — Я расклеиваю их всюду, где только могу, и везде на них огромные буквы. Видели вы мои буквы? И к тому же на афишах нарисованы звери.

— Моя лекция посвящена художественной литературе, — возразил я, — искусству, значит, духовным ценностям.

— Плевал я на это! — ответил он. И столь же развязно продолжал. — Поступайте-ка лучше ко мне на службу. Мне нужен человек, умеющий рассказать зрителям про моих зверей. И я хотел бы найти человека нездешнего, которого никто в городе не знает. Если я выпущу на сцену здешнего парня, зрители сразу скажут: — Так это же наш Педерсен! Что он может знать о диких зверях?

Я с молчаливым презрением отвернулся от этого человека. И даже не счёл возможным отвечать подобному наглецу.

— Подумайте об этом! — сказал директор. — Взвесьте моё предложение. Я плачу по пять крон за вечер.

Тут я молча поднялся с места и вышел из трактира.

Я считал, что ничего другого мне не оставалось. Понятное дело, директор страшится конкуренции, боится, что я привлеку публику со всего городка; он хотел подкупить меня, выбить из игры. Никогда, — сказал я себе. — Никто никогда не заставит меня изменить искусству. Духовные ценности — вот моё призвание.

Прошёл день и наступил вечер. Я старательно вычистил свой костюм, надел свежую сорочку и направился в Парковый павильон. Было семь часов вечера. Я с большим усердием подготовил свою лекцию, в голове у меня теснились прекрасные возвышенные слова, которые я намеревался произнести, и в душе я уже предвкушал верный успех, ошеломляющую победу, о которой будет тут же сообщено по телеграфу.

Шёл дождь. Погода была не из лучших, но разве может какой-то жалкий дождик удержать любителей литературы? На улицах я то и дело встречал прохожих — пара за парой под одним зонтом шагала мимо. Меня удивляло только одно: в отличие от меня, они направлялись вовсе не к Парковому павильону. Куда же они шли? Уж, верно, эти обыватели спешили в зал Рабочего союза, на обезьяний спектакль.

Билетер был уже на посту.

— Пришёл уже кто-нибудь? — спросил я.

— Нет, — отвечал он, — но ведь до начала ещё больше получаса.

Я вошёл в зал, в неоглядное помещение, где мои шаги прозвучали, словно оглушительный конский топот. Господи, хоть бы этот зал был набит битком, так что яблоку негде упасть, и публика с нетерпением ожидала бы оратора, но, увы, — павильон был пуст.

Я прождал тридцать долгих минут — никого. Я вышел из зала и спросил билетера, каково его суждение обо всём этом. Оно оказалось сдержанным, но я был утешен. Он сказал, что сегодня вечером неподходящая погода для лекции, в такой сильный дождь люди неохотно выходят из дома; впрочем, добавил он, публика большей частью всегда приходит в последнюю минуту.

И мы снова стали ждать.

Наконец появился какой-то человек, стремительно шагавший под дождём, он заплатил полкроны за билет и вошёл в зал.

— Теперь пойдут, — сказал билетер, кивая головой, — дурацкая привычка у этих людей прибегать е последний миг.

Мы стали ждать. Никто больше не шёл. Под конец мой единственный слушатель, выйдя из зала, сказал:

— Собачья погода!

Это был адвокат Карлсен.

— Боюсь, сегодня никто не придёт, — сказал он. — Ведь дождь льёт как из ведра! — Заметив мой сокрушённый вид, он добавил: — Я предчувствовал это, потому что видел барометр. Слишком уж быстро он падал. Вот почему я советовал вам отменить лекцию.