На Лиговке, у Обводного - страница 7

— Грузовик какой-то, — доложил один из любопытных. Снова все повернулись к Голубку, а тот хриплым голосом продолжал оправдываться:

— Слушай, директор… Не такой я дурак, чтоб золото воровать.

Дверь в кабинет тихо заскрипела, и в щелку заглянул чей-то глаз.

— Можно? — пропищал девичий голос, и показалась Люська-диспетчер.

Я подумал, что она за мной прибежала, махнул на нее рукой:

— Чего тебе? Потом, потом.

Но Люська на меня ноль внимания, еще раз, уже громко, твердо, спросила: «Можно?» — и шагнула в кабинет.

— Что нужно? — раздраженно спросил директор.

Люська решительно шла к директорскому столу, в руках у нее старый солдатский мешок, она положила его на стол, развязала лямки и вытряхнула из него кожаный баул, застегнутый металлическими кольцами. В кабинете все притихли. Смотрели на баул с красной сургучной печатью на фанерной дощечке.

— Вот! — сказала Люська. — Это, что ли, ищете?

— Мой! — кинулся Рустам к баулу. — Мой!

— Тихо! — Горбачев поймал его за шиворот. — Сидеть.

— Где ты взяла? — недоверчиво спросил директор.

Люська почувствовала, что ее появление с баулом произвело впечатление. Глаза засверкали, голос зазвенел, и она торопясь, как бы не перебили, затараторила:

— Юрку-то Солдата Горбачев схватил, а машина посреди двора — ни пройти, ни проехать. Дай-ка, думаю, отгоню ее на место, заглянула в кузов — мешок какой-то. Пощупала… Баул! Я за руль — и сюда.

Кто-то удивленно свистнул.

Горбачев ударил кулаком по столу. Дескать, как же это я? Под сиденье посмотрел, а в кузов…

— Ничего себе! — возмутился Труда-и-зарплаты. — Ну и порядочки!

— Так это ты, Люська, под окнами тормозами покрышки рвешь? — засмеялся директор. — Молодец девка! Объявляю благодарность и премию из директорского фонда. — Он опустился в кресло и устало проговорил: — Вот, черт возьми, как получается! — он вытер платком лоб и распорядился: — Металл сдать в золотую кассу, участковому произвести расследование. — Помолчав, добавил: — А теперь можно и закурить. — Он разорвал пачку сигарет и высыпал их на стол. — Всем! Закуривай!

На Крайнем Севере Федор Иваныч изъездил не одну машину. И каждая как отдельная киносерия из его жизни. Первая, с которой свела его судьба, была старушка. Стояла в загородке, всеми брошенная, никому не нужная, раскуроченная, грязная, несмазанная. До Федора Иваныча ее гоняли несколько человек. Гоняли безжалостно, на износ. Сколько она пробежала, никто не знал.

— Хочешь работать, — сказали ему, — восстанавливай. Хоть новую из нее сделай. Других нет. Ты что думаешь? Прикатил за длинным рублем, а тебе здесь все готовенькое?

Ночь пролежал на спине, руки под голову. Что делать? Даже зубами скрипел. Обратно не уедешь. Договор на три года, подъемные получены и истрачены, на обратный путь ни копейки, да и путь до дому не ближний. А если и вернешься — перед женой стыдно. С ней не один день судили-рядили — ехать ему или нет? Не очень-то она его отпускала.

«Всех денег не заработаешь, — говорила она. — Проживем как-нибудь».

Соблазняла кооперативная квартира. Вернется из армии Андрюша, куда деваться? Опять втроем в одной комнате? Андрей уже не мальчик, они еще не старики. Дом старый, деревянный, не дом, а развалюха. Ждать, когда дадут из новостройки? Когда это будет?

«Что ж, поезжай, — согласилась в конце концов Анна и заплакала. — Три года…»

Вспомнив все это, Федор Иваныч еще раз поскрипел зубами — отступать некуда. Надо браться за «инвалидиху», как он окрестил раскуроченную машину. Взялся за нее и провозился с ней до самых морозов. Кое-как пустил ее на ход. Да и то — неделю работает, три дня стоит. Заработки — кот наплакал, нервы внатяжку, бьешься как рыба об лед, а толку? Но все же к концу срока кое-что на книжке скопилось. «Инвалидиха» разошлась, разбегалась и стала приносить хоть какую-то пользу. Обеспечила вступительный взнос в кооператив.

Вернулся Федор Иваныч с Севера — Андрей уже дома и числился в женихах. Ждали отца, чтоб отгрохать свадебный пир. Узнав об этом, Федор Иваныч удивился.

— Ты сдурел! — сказал он сыну. — У тебя что, горит? Кто она такая?

— Приведу, покажу.