На росстанях - страница 22
— А я, паничок, думала, что вы скажете о другом, — сказала, смеясь, бабка. — Почему же, паничок, не поехать? Известно, соберетесь…
Дверь в кухню стукнула, и туда кто-то вошел.
— Это, должно быть, бабка, к тебе кто-то лечиться пришел.
Бабка быстро повернулась и в дверях встретилась с Чэсем.
— Папка просил, чтобы вы зашли к нам, — проговорил Чэсь Лобановичу.
— Хорошо, Чэсь, я сейчас приду. У вас там, может, кто-нибудь есть?
— Пан Суховаров с разъезда.
— Ах, Чэсь! Как же это ты такую штуку мне в школе отколол? — вспомнил Лобанович, как Чэсь, сидя на уроке славянского языка, скрутил бумажку трубочкой и засунул ее в ухо Кондрату Круглому.
Чэсь опустил голову в знак признания своей вины и стоял так, понурившись.
— Не делай ты, братец, так никогда.
Чэсь вышел. Немного обождав, вышел и Лобанович.
За столом у подловчего сидел помощник начальника разъезда Суховаров, неженатый, еще молодой хлопец, одетый в парадный мундир; он покручивал свои черные усики. На диване против него сидела Ядвися в красивой красной кофточке, которая очень ей шла. Ее черные пышные волосы были перехвачены красной лентой. Ядвися выглядела очень интересной. Темные глаза ее с длинными ресницами словно рассыпали лучи, искрились неподдельным весельем.
Лобанович подошел к ней и поздоровался. Ядвися познакомила его с помощником и спросила:
— Что это вас не видно?
— А я, видите ли, немного закопался в школе…
— Представляю, какое это удовольствие сидеть весь день с деревенской детворой! Натаскают лаптями грязи, дух тяжелый, — проговорил Суховаров.
— Пан Лобанович влюблен в свою школу, — сказала Ядвися.
— А может быть, в вас, панна Ядвига? — спросил помощник и вскинул на нее свои оловянные глаза.
Видно было, что помощник хотел один завладеть вниманием Ядвиси, а учителя оттереть. Он считал себя очень интересным кавалером, с которым учителю тягаться никоим образом нельзя.
— О нет! У пана Лобановича есть более счастливая, чем я.
Одно мгновение Ядвися помолчала, как бы сильно опечаленная, но из глаз у нее так и сыпались искры смеха.
— Пан Лобанович отдал сердце своей бабке!
Сказала и залилась самым веселым, сердечным смехом. Смеялись также и маленькая Габрынька и Суховаров. Смеялся и пан подловчий, вошедший в этот момент к гостям.
А Ядвися еще добавила:
— Сядут с бабкой возле стола и воркуют до самой полуночи.
"Однако же ты охотница посмеяться", — подумал учитель и также шутливо ответил:
— Ну что ж, любить молодую и красивую каждый сумеет, а вот влюбиться в старую — это уже другое дело.
— Так, так, — сказал Суховаров, — для этого надо иметь особый талант.
— У пана Лобановича и есть этот особый талант, — промолвила Ядвися.
— Что это, паночку, она к вам прицепилась? — спросил подловчий.
— Не знаю, — ответил Лобанович. — На свете, дорогой сосед, так бывает: кто кого любит, тот того и чубит.
— Ха-ха-ха! — засмеялся пан подловчий. — Что, Ядвиська, получила?
А Ядвися как ни в чем не бывало спокойно, даже серьезно, спросила:
— А разве бабка таскает вас за чуб, пане учитель?
— Браво! Браво! — захлопал в ладоши помощник.
Баранкевич громко засмеялся.
— Так вас, пане учитель, бабка за чуб таскает? — спросил он, не переставая смеяться.
Общий смех не дал Лобановичу возможности ответить, и верх остался за Ядвисею.
Разговор пошел в другом направлении, и говорил теперь больше помощник. Говорил он гладко и остро и часто вызывал веселый смех своих слушателей и слушательниц. Панна Ядвися часто поднимала на него темные выразительные глаза из-под тонких дужек бровей. Лобанович молчал. У него было такое ощущение, будто он чем-то задет и обижен. А пан Суховаров очень заинтересовал Ядвисю рассказами о Вильне и театрах. Сам он немного пел, но только под гитару. В следующий раз обещал он прийти с гитарой, о чем панна Ядвися его очень просила. За все это время она ни разу не взглянула на своего соседа Лобановича.
— А ты, Ядвиська, пожалуйста, спой, — обратился пан подловчий к дочери.
— Пан Суховаров смеяться будет, — проговорила Ядвися, опустив глаза, а затем вскинув их на помощника.
— Что вы! Что вы! — запротестовал Суховаров, прося ее спеть.