На росстанях - страница 23

Ядвися стала в уголке возле кафельной печи и запела:

Голос у нее был молодой, свежий, сочный. Пела она с неподдельным чувством. Лобанович слушал, и какая-то печаль охватила его. Ему хотелось подойти к девушке и спросить ее: "Скажите, какое горе у вас на сердце?"

Суховаров много и долго хвалил панну Ядвисю; она стояла, опустив глаза, и, кажется, ждала слова от Лобановича. Учитель намеренно не сказал ничего.

Прощаясь после ужина, панна Ядвися была серьезна и не попросила соседа заходить к ним вечерами.

Лобанович почувствовал, что на душе у него неспокойно. Что привело его в такое состояние, он и сам не мог бы определить. Не было у него теперь и прежнего ощущения полноты жизни и душевной ясности. То одно, то другое начинало угнетать его душу, отвлекать и рассеивать его внимание, и он словно разделился на части, не имевшие тесной связи между собой. Чувство какой-то неудовлетворенности портило ему настроение.

Лобанович долго ходил по комнатке, обдумывал тот более или менее твердый и четкий распорядок своей жизни, который он считал необходимым установить. Нужно глубже заглянуть в самого себя и заняться чем-нибудь значительным и серьезным, не тратить времени на такие пустяки, как вечера в компании лиц вроде Суховарова, который даже ничего хорошего не видит в его школьной работе. Суховаров ему не понравился. "Хлюст, — мысленно назвал его учитель, представив себе его облик, масленые глаза, которыми он оглядывал Ядвисю, немного отвисшую губу. — Грош ему цена!"

Учитель долго ходил по комнатке. Когда приближался к лампе или отдалялся от нее, тень его то удлинялась, то укорачивалась, а на стыках стены и потолка быстро переламывалась и пробегала по потолку. Несколько раз невольно глаза учителя поднимались на окна Баранкевича. Все еще думал он и о панне Ядвисе. Может быть, и Суховарова невзлюбил за то, что она отдавала явное предпочтение ему…

"Э, глупости! — прервал учитель свои мысли. — Нужно обязательно поехать к приятелю, немного проветриться и выбросить мусор, который понемногу начинает уже накапливаться в голове".

Но задуманную поездку пришлось отложить. На другой же день к Лобановичу зашел артельный староста Бабинич, познакомился с ним и очень просил к себе в гости на четвертую будку. Староста Бабинич собирался послать в школу к Лобановичу своих детей — сына и дочку. А ученики с железной дороги были платные и составляли, таким образом, доход учителя. Жалованье учителя было слишком маленькое, и каждый ученик со стороны был значительным подспорьем в денежных делах. Никакие уверения Лобановича, что он должен поехать к приятелю, Бабинич не принимал во внимание.

— Успеете побывать и у приятеля. Побудете у меня, а вечером и к дружку поедете, тем более что праздников насобиралось много.

Бабинич принадлежал к тем людям, которые не так-то легко отказываются от своих планов. Он до тех пор не отставал от Лобановича, пока не взял с него слова быть в гостях.

Как только Бабинич вышел, в комнатку вошла сторожиха.

— Наверное, паничок, артельный в гости приглашал? — спросила она.

— Откуда ты это, бабка, знаешь?

— А как же, паничок, он будет своих детей к вам отдавать. Мне женка его уже говорила об этом. А староста такой человек, что любит отблагодарить. И угостит, и заплатит…

Бабка знала всех будочников по одну и по другую сторону разъезда и очень советовала погостить у Бабинича.

— Очень хорошие люди, — говорила она.

— Что ж, ничего не поделаешь, бабка, надо пострадать — пойду.

— Какое же это страдание? Э, панич! И выпьете, и закусите…

— А ты, бабка, любишь выпить?

— А кто же не любит, паничок? Если случается, почему и не выпить!

В первый праздничный денек вышел Лобанович на знакомую ему стежку возле двух ветряных мельниц и пошел на железную дорогу. Это место ему очень нравилось, и хотя он делал изрядный круг, идя здесь, времени оставалось еще много, спешить ему было некуда. Подойдя к железной дороге, он остановился. Хотелось пойти в сторону разъезда, идти долго-долго по маслянистым, потемневшим шпалам среди зарослей лозы и камыша, среди кустарника и леса.