На росстанях - страница 25

Гости живо уселись за стол.

Окинув взглядом компанию и стоявшую на столе водку, Лобанович твердо решил не пить. Какое-то чувство осторожности подсказало ему это решение. Когда первая чарка дошла до него, он поблагодарил хозяина и передал чарку соседке, жене вокзального жандарма.

На лице Бабинича изобразилось необычайное удивление.

— Разве вы не пьете? — понизив голос чуть не до шепота, проговорил староста.

— Не пью, — солгал учитель.

— Ни единственной чарочки?

— Совсем не пью.

— Господи боже, твоя воля! Как же это может быть, чтобы человек не пил? Ну что же с вами делать?

— Ой, господин учитель, у нас нельзя, чтобы горелки не пить, — огорчилась и хозяйка. — Вы хоть немножечко, а выпейте.

— Нет, нет! — загудели женщины. — Как это не выпить?

Учитель стоял на своем и не поддавался ни на какие уговоры.

— Панна Марина, попросите вы. Может, на вашу просьбу гость обратит внимание, — обратилась к девушке жена жандарма, краснощекая добродушная женщина.

Панна Марина усмехнулась и показала свои белые, как рождественский снег, зубы.

— А зачем приневоливать человека? — сказала она и взглянула на учителя.

— Большое вам спасибо! — поклонился ей Лобанович.

— Эх, панна Марина, панна Марина! — укоризненно покачала головой жена жандарма и выпила чарку горелки.

После этой заминки чарка уже не знала покоя. Курульчук через полчаса начал свою песню, одну из тех, какие он знал и пел, дойдя до определенного состояния:

Женщины разрумянились, словно пироги под пасху у хорошей хозяйки. Бабинич совсем осоловел, глаза его пожелтели и ворочались, как точило в руках неумелого кузнеца. Его нескромная болтовня уже не производила большого впечатления: к ней прислушались и притерпелись, и она как бы получила здесь права гражданства. На это, видимо, обратил внимание и сам Бабинич, — в его болтовне начался перелом, с каждым разом он заходил все дальше и дальше. Несколько раз жена закрывала ему рукой рот и сама хохотала. Подгулявшие женщины запели какую-то песню, а Бабинич закричал на всю комнату, требуя к себе внимания. Все замолчали, ожидая, что он скажет. Бабинич отпустил такие словечки об их пении, что и привычные женщины повскакивали с мест.

Панна Марина куда-то спряталась, а ее сестра, жена Курульчука, разгневалась и сказала:

— Нет, куманек, не приду я больше к вам.

— Ну, не буду, не буду! — давясь дымом махорки, смехом и кашлем, проговорил Бабинич. — Не буду, пускай вас холера задушит!

Лобановичу наконец опротивели эта пьяная гулянка и эта грязная болтовня. Его только очень удивляло, как могла быть в такой компании панна Марина. Ему было стыдно и за себя и за нее. Встать и уйти, что он уже несколько раз порывался сделать, Лобанович не решился, не желая обидеть хозяина и гостей. Он должен был досидеть до вечера, пока Бабинич не встал, шатаясь, и не исчез надолго за дверью.

Вместе с Курульчуками и панной Мариной вышел учитель от Бабинича. Курульчуки и панна Марина просили его быть с ними знакомыми и заходить к ним.

— А вас здесь паненка спрашивала, — доложила бабка учителю, как только он вернулся из гостей. — "Где же, говорит, бабка, твой панич?" — "Пошел, говорю, паненочка, куда-то на чугунку". — "А я, говорит, хотела попросить книг у панича".

— Хорошо, бабка, книги я подберу.

Лобанович покопался в своих книгах и отобрал две: томик рассказов Короленко и небольшую повесть Сельмы Лагерлеф "Легенда одного дома".

Лобановичу хотелось самому передать книги, и панна Ядвися, как догадывался учитель, вероятно, рассчитывала, что он сам принесет их. Книги здесь были только предлогом. Но Лобанович вдруг заупрямился. "Нет, не пойду", — сказал он себе.

— Вот, бабушка, книги, отнеси их, пожалуйста, паненке.

— Хорошо, паничок.

Бабка немного постояла, раздумывая о чем-то, но ничего не сказала и вышла.

Лобанович, сказать правду, сердился на Ядвисю после того вечера, когда у пана подловчего был в гостях Суховаров, и решил не показываться там. Кроме того, другая девушка сильно заинтересовала его и частично заслонила собой Ядвисю.

Невольно Лобанович сравнивал этих двух девушек. Панна Марина тихая, серьезная, вероятно с очень доброй душой. Ядвися, бесспорно, уступала ей в красоте, но дочь подловчего привлекала учителя тем, что это была натура яркая, более богатая и многосторонняя, более живая, хотя характер ее и не вполне еще сложился.