На росстанях - страница 8
— О нет, — проговорил Лобанович, — я считаю, что у завитанской чаровницы и так большой штат кавалеров и мое присутствие нисколько не увеличит ее успеха.
— Если у вас, коллега, такой взгляд на вещи, — скапал повеселевший Соханюк, — скажу вам: не будете и вы иметь успеха у здешних паненок.
— А мне все равно… Впрочем, не ошибаетесь ли вы, коллега? Но это между прочим. Я хотел бы просить вас, коллега, познакомить меня с вашим обществом, ведь надо же, как говорится, отдать кесарю кесарево. Если вы будете любезны пойти со мной к писарю, да и к батюшке тоже, а может, и еще к кому-нибудь, если того требуют обычаи вашего общества, то я буду вам очень благодарен. Это было бы и быстрее и проще, потому что мне еще никогда не приходилось выступать в роли визитера.
— А вы почему так торопитесь? Разумеется, я с вами пойду, тем более что и мне нужно зайти кое к кому, но отослали бы вы свою подводу домой, а сами остались бы здесь ночевать.
— Нет, я еще не приступал к работе в школе. Вы, наверно, уже многое успели сделать, и я не догоню вас за всю зиму. Мне хотелось бы и поучиться у вас кое-чему, ведь вы уже набили, как говорится, руку и имеете опыт.
Дверь из другой комнаты открылась, и на пороге показалась немолодая женщина. Это была сторожиха. Она сначала внимательно посмотрела на незнакомого учителя, а затем обратилась к Соханюку на диалекте полешуков:
— Да вас, панычу, там маладыцы прышлы — лыст на-пысаць хочуць [К вам, паничок, молодицы пришли — письмо написать хотят].
— А сало прынесли?
— Ны відаю, панычыку [Не знаю, паничок].
— Извините, — сказал Соханюк гостю, — я отправлю этих молодиц.
И Соханюк вышел в кухню.
Сторожиха Матрена, еще раз оглядев гостя, также направилась туда. Ясно, кто-то дал ей наказ как можно лучше разглядеть Лобановича, чтобы навести затем о нем основательные справки. И, как видно, наказ этот был дан кем-то живущим поблизости, потому что, выждав минуты две, Матрена метнулась через улицу, прямо к квартире писаря.
Оставшись один, Лобанович окинул взглядом комнату. Квартира Соханюка была гораздо лучше, чем его собственная. Видно, Соханюк жил неплохо, просидев в этой школе лет пять. И вообще он был человеком практического склада. Каким-то образом умудрился за эти пять лет, получая двадцать рублей жалованья в месяц, собрать капитал в пять-шесть сотен и имел свое хозяйство. "Ухватистый человек ты, братец, — подумал Лобанович. — Даже за то, чтобы написать письмо, не стесняешься брать сало". На столике лежали школьные журналы. Перелистав их, Лобанович пришел к заключению, что Соханюк не так далеко ушел со своими учениками, что в его лице он не будет иметь для себя наставника, и тут же отметил, что общего между ними очень мало и близкими друзьями они никогда не станут.
— Ну, теперь я свободен, можем идти, — сказал, вернувшись, Соханюк. Он подошел к зеркальцу, посмотрел в него, подправил рыжеватые усы, провел рукой по щекам — хорошо ли побрит — и прицепил большой франтоватый галстук.
Худощавый, выше среднего роста, Соханюк имел довольно красивое лицо, но маловыразительные желтовато-карие глаза его немного портили общее впечатление. Был у него и еще один недостаток — недостаток произношения: он не мог выговорить чисто "р", а как-то скрадывал его и говорил "и": "Ты Мат'ена, если я не п'иду, оставь обед на ужин".
Учителя вышли.
— Куда же сначала пойдем?
— А давайте начнем по порядку, чтоб никому не было обидно, — ответил Лобанович.
Сделав несколько шагов, Лобанович и Соханюк взошли на крыльцо волостного правления.
— Зайдем в канцелярию, — предложил Лобанович. — Заодно надо взять тетради и все учебные принадлежности.
Учителя переступили порог и очутились в "сборной" — просторном, как скотный двор, помещении. В противоположном конце "сборной", на возвышении, за оградой из точеных столбиков, стоял огромный стол, обитый зеленым сукном, а за столом в широком кресле восседал сам писарь. Это был уже старый человек, с полуседой широкой бородой. Держался он необычайно важно. Смотрел на всех слегка прищурясь, словно он только что понюхал табаку и собирается чихнуть. Несмотря на то что в канцелярии было тепло, писарь сидел в валенках, так как страдал ревматизмом. Болезненное лицо его носило на себе следы когда-то веселой жизни и пьянства, в котором писарь не имел себе равных в волости. С горелкой он никогда не разлучался. В канцелярии, в шкафу, среди "гражданских и уголовных дел", стояла бутылка с "царскими слезами", как называли тогда горелку, к которой часто прикладывался Петр Осипович и в часы своих служебных занятий в волости. Правда, таких часов у него было не так уж много, он приходил сюда только в случаях редких и важных; всю же работу по волости вел его помощник Дубейка, который уже считался кандидатом на должность писаря. По этой причине Дубейка также держался очень важно, носил манишку и манжеты и считал себя самым видным кавалером; старательно причесанные волосы и частое заглядывание в зеркальце свидетельствовали о том, что и ему в сердце запала завитанская паненка.