На самолете в Восточной Арктике - страница 26

Мыс Дежнева (или Восточный), красивый крутой утес, серый сейчас, при солнце, черный — если плыть мимо него в бурю, всегда почти окруженный туманом. И сейчас облачко гнездится на вершине массива.

Мы огибаем мыс и идем к Уэлену — чукотскому селению на косе у лагуны, за массивом. Снижаемся к нему, на берег выбегают люди, должно быть все население поселка.

Вот мы подошли почти вплотную к крестовине. Петров командует выключить моторы. И — о позор — до крестовины еще нельзя дотянуться, и нас начинает медленно дрейфовать ветром вглубь лагуны. Отдается приказ — завести моторы: но моторы, как всегда, не заводятся когда надо.

Тщетно запускается маховик Бристоля, тщетно Крутский в меховом жилете погибает от пота и клянет всеми известными ему словами несчастный моторчик.

Нас медленно несет через мелкую лагуну, и наконец сажает на мель в 2 км от селения.

Зрители постепенно уходят с берега в яранги, а наиболее сознательная часть — члены РИК'а — приезжают в лодке. Просмотр Бристоля не сулит скорого старта, и благоразумнее выехать на лодке. Но это —„тоже далеко не безопасное предприятие, лодка быстро заливается водой и приходится брести по мелям пешком.

Только в 7 ч. вечера, истощив с Бристолем свое терпение Косухин и Крутский, оставшиеся на самолете, воспользовавшись последним баллоном со сжатым воздухом, заводят мотор и подходят к Уэлену.

Уже скоро пять дней, как мы сидим в Уэлене. Крутский и Косухин чинят „Бристоль“. Мы бродим по селению, фотографируем жанровые сцены, изучаем быт чукчей и их рабочий скот — собак.

Уэлен стоит на узкой косе между полярным морем и тихой лагуной. С севера выползают на косу льдины; то они сгущаются у берега, то ветер начинает отдавливать их к северу. Милях в двух от берега льды движутся сплошной массой на восток, в Берингов пролив, и днем и ночью слышен жуткий шум трущихся друг о друга льдин.

С другой стороны косы — ровная гладь лагуны, а на косе длинный ряд чукотских яранг, напоминающих круглый ламповый колпак, свернутый несколько на бок.

Яранги покрыты моржовыми шкурами, поверх которых висят на ремнях тяжелые валуны, чтобы шторм не обнажил кровли.

Вся жизнь чукотского населения связана с морем и его фауной. Как только состояние льдов позволяет, чукчи выезжают в кожаных лодках — байдарах на охоту за морским зверем и, искусно лавируя между льдинами, к вечеру возвращаются с окровавленными тушами тюленей и кусками моржового мяса (морж слишком велик, чтобы его целиком втащить в байдару). На широком галечном пляже хмуро бродят собаки, в“ поисках пищи, и как только подходит байдара с мясом, они собираются вокруг сотнями в надежде на поживу. Люди отбиваются от них, бросая пригоршни камней, но стоит только охотнику отвернуться, как десяток собак хватает кусок мяса или голову моржа и тащит добычу в сторону. Зимой собак кормят регулярно, но летом они должны большей частью сами заботиться о своем пропитании.

В Уэлене, кроме яранг, несколько русских построек — здания радиостанции и школы, исполкома, маленькая кооперативная лапка.

Кроме Бристоля нас задерживает в Уэлене отсутствие сведений о том, есть ли горючее на северном побережьи дальше к западу.

Нам прежде всего надо связаться с судами Колымской эскадры Евгенова (северо-восточной экспедиции), ушедшей недавно из Уэлена к устью Колымы, и находящейся сейчас где то возле мыса Северного—хотя бы для того, чтобы получить разрешение взять их горючее, лежащее в Уэлене (наше почему то сюда не попало).

Но на наше счастье, на другой день после нашего прилета, среди льдов на северо-западе показывается темный корпус—это пароход „Колыма“, который зимовал у берегов Чукотки на обратном пути после успешного рейса к устью Колымы.

„Колыма“ быстро приближается, смело раздвигая льды и умело маневрируя, то идя вперед, то отступая, чтобы полным ходом снова ударить вперед и раздвинуть льдины. По этой точности и смелости маневров я узнаю сразу, что на ней идет капитан Д. Сергиевский, мой старый знакомый, с которым в 1930 г. на той же „Колыме“ я проделал тяжелый ледяной поход от р. Колымы до мыса Дежнева.