На стороне мертвецов - страница 19

Митя смутился. Отец, он… всегда казался непоколебимым. Решительным. Неуязвимым. Мите никогда не приходило в голову, что он тоже может… бояться. А ведь если вспомнить разговор с дядей в Яхт-клубе, от успеха отца многое зависит. Карьера отца. Карьера дяди. Чуть ли не смена политического курса всего императорского двора! Хотя как такая высокая политика может решаться в провинции среди грязных труб, Митя не понимал.

— О своей репутации вы думаете… а о моей… — забормотал он. Наверное, на откровенность отца надо ответить тоже… откровенностью? — В провинции петербургский сюртук сразу — репутация. А местный сюртук для петербуржца это… полный провал репутации!

— Провал твоей репутации в том, что она зависит от сюртука! — отрезал отец. — Так что будь любезен, сын мой, прими уж как должное, что, во-первых, пока я твой опекун, ничего продавать ты не будешь. Во-вторых, в ближайшие годы мы будем жить в этом городе. Начинай уж к нему присматриваться… хоть на предмет сюртуков, хоть… чего угодно! — он махнул перчаткой в сторону сторожевых башен, отмечающих въезд в город.

Башни выглядели также провинциально и запущено, как и всё здесь. Когда-то беленые, а нынче почерневшие то ли от времени, то ли от заводских дымов, стены зияли рытвинами — и были те рытвину уж точно не от вражеских пуль. В бойницы с выкрошившейся кромкой торчали дула боевых паропушек… не во все стороны, как положено, а лишь в одну, на дорогу, и было тех паропушек тоже всего по одной на башню. И в довершении общей картины разгильдяйства у распахнутых настежь дверей, точно престарелые деды на завалинке, восседали башенные стрелки в по-домашнему накинутых на плечи мундирах… и беззаботно обедали, хлебая духовитый борщ из глиняных мисок, и с добродушным любопытством глазея на проезжих. В особенности на отца с Митей на новехоньких автоматонах. Явно обсуждали паро-коней, тыча в их сторону надкусанными ломтями хлеба. Рядом, уложив на лапы здоровенную башку, лежал крупный серый пес, изрядно похожий на волка, каким их рисуют в учебниках. Словно почувствовав взгляд, пес дернул рваным ухом и поднял голову, уставившись на Митю желтыми и до жути разумными глазищами.

— Конечно, батюшка! Раз вы приказываете… Я со всем вниманием готов изучать… сию картину провинциальных нравов. Да что там, даже перенять могу! — язвительно процедил Митя. С человеком, который ценит лишь свою откровенность, и ни в грош не ставит, когда другой обнажает душу… никакие добрые отношения невозможны!

— Слыхали? Вы виноваты, Михал Михалыч, вам и отвечать! — раздался рядом торопливый говорок.

— Дык без надобности они тут зовсим, для порядку стоят! — прогудел в ответ густой, рявкающий бас, от звука которого Митя чуть не вылетел из седла. — От колы батько мой, Михал Потапыч, зовсим малым был, ногайская орда в степях озоровала: стада городские угоняли, случалось, девок фабричных утаскивали — ищи их потом в степи по кибиткам… От тогда да, с тех башен ногайцам прикурить давали. А зараз с той стороны яка опасность? Хиба шо начальство понаедет…

Отец и Митя медленно обернулись.

У обочины дороги их поджидали трое, верхами. Даже Митя, не великий знаток статей обычных, не паровых, коней, оценил лошадок этой троицы — и насколько лошади подходят всадникам. Поджарый жандармский офицер в свежем, с иголочки, мундире восседал на нервном текинце — конь перебирал тонкими ногами и косил хищным глазом на робко кланяющихся прохожих. Коня, вроде того, что под вторым всадником, Митя видал разве что на эскизах к будущей картине г-на Васнецова с тремя богатырями. Если бы конь не тряхнул гривой, отгоняя слепней, Митя и вовсе решил бы, что это выставленная у дороги каменная статуя. Конь был огромен: крутые бока, широченная спина, копыта, как суповые тарелки. Коня было жалко — с усталой покорностью он нес на себе громадного всадника. Казалось, даже спина богатырского тяжеловоза прогибается под его весом. Казачий мундир, сукна на который понадобилось вдвое, если не втрое больше, чем на обычный, обтягивал широченные плечи, физиономию покрывала короткая жесткая борода чуть не до глаз. Впрочем, из-под густых, как щетки, бровей выглядывали хоть и маленькие, но веселые и добродушные глазки, а плечи лохматый богатырь сутулил, точно извиняясь и за размер свой, и за мощь. Рядом с этими двумя третий, ничем не примечательный всадник с прилизанными волосами и сереньким личиком, терялся, хоть и пытался выпячивать грудь и подавать вперед мелкую мышастую кобылку.