На суше и на море, 1981. Фантастика - страница 6
Тюльпаны они разыскали не сразу.
Конечно, Ашир знал все, что можно было узнать о странном растении. Знал, что цветок представляет собой точный параболоид. Однако, когда увидел все изящество математически строгих линий тюльпана, долго стоял зачарованный. «Для чего природе понадобилась такая форма кристалла? — пытался понять Ашир. — Каков смысл и место кристалла в мире растений?…»
Чашечки цветов были точно ориентированы на солнце и совмещались с его суточным движением как прецезионный часовой механизм, невольно заставляя думать о вещах и явлениях, никакого отношения к миру растений не имеющих. Внутри некоторых чашечек накопились холмики странной пыли. Ашир вытрясал ее в конвертики, осторожно наклоняя тюльпаны. Из одной вдруг выпало какое-то погибшее насекомое. Значит, это не пыль, а скорее пепел?
Подумав немного, Ашир достал термометр — самый большой, на пятьсот градусов — и стал медленно ощупывать его серебряным клювиком пространство внутри тюльпанной чашечки. Сперва ничего интересного не произошло. Расхождение в несколько градусов было закономерным, поскольку гелиотропизм присущ многим растениям, например полубородатому дельфиниуму, растущему в Средней Азии издавна. Потом серебряная линия на шкале метнулась вверх, сухо треснуло стекло. Тяжелая дымящаяся капля ртути упала в живую чашечку цветка, мгновенно прожгла ее и со свистящим звуком, похожим на предупреждающее шипение гюрзы, закружилась на влажной земле.
Да, шутить с этим цветком не приходилось. Но зачем концентрируется в исчезающе малом объеме тюльпанного параболоида такая сумасшедшая температура? Если у обычных гелиотропитов разница температур внешней среды и полости цветка не превышает восьми — десяти градусов, необходимых для создания микроклимата плодику, то здесь — сколько же? Сколько нужно, чтобы ртуть вскипела мгновенно?
Потрясенный Давид шумно дышал за спиной Ашира, лез помогать, подавал реплики. Когда из недр тюльпана был извлечен настоящий кристалл (не фигуральный!) и со всем тщанием изучен под бинокулярной лупой, он сказал Аширу:
— В полевых условиях эту штуку на зуб не попробуешь. Нужна более солидная аппаратура. В Ашхабаде разберемся.
Тот кивнул, спрятал кристаллик в часовой кармашек и зашпилил булавкой.
…В Капище им повезло меньше. Вероятно, в давние времена зиккурат стоял на поверхности, гордо возвышаясь среди прочих культовых сооружений. Тысячелетия, пронесшиеся над Каракумами, изменили ландшафт, и зиккурат утонул в толще песка. Вход в него находился в самом центре ложбины. Они полезли туда, вооружившись сильным аккумуляторным фонарем и на всякий случай корявой крепкой саксаулиной. Арочный зал был велик, как рыночная площадь. Посередине они увидели бассейн, а на противоположной от входа стороне — галерею.
Свет фонаря терялся в высоте, не достигая потолка. Они вошли в галерею, не гася фонаря и отмечая схему поворотов.
— У тебя нет ощущения, что мы шагаем в обратную сторону? — внезапно спросил Давид.
— Нет, конечно, — с удивлением ответил Ашир. — Я все время схему рисую, это не то, что твои кроки.
— Мои кроки свое дело сделали, — возразил Давид. — Но я готов голову дать на отсечение, что здесь мы уже проходили!
— Гляди, Фома неверующий! Вот мы пошли прямо на восток, потом свернули под углом в тридцать три градуса. Отклонились в обратную сторону на семь градусов. Смотри, смотри сюда, не отклоняй фонарь! Вот спустились на тринадцать ступенек. Еще отклонились на двадцать один градус и опять идем на восток.
— Ладно, — сказал Давид. — Запутался я, старик, в твоих градусах. Да и картограф из тебя неважный.
— Вон свет брезжит впереди, — сказал Ашир. — Сейчас все прояснится, и ты будешь на коленях просить прощения, скептик.
Но прав оказался Давид: они вышли в зал из той же галереи.
— Мистика какая-то, — смущенно пробормотал Ашир.
— Или, по-научному, сеанс массового гипноза.
Они сделали еще несколько попыток обойти все галереи, но неизменно возвращались в арочный зал, к бассейну. Они оставили Капище и вернулись к тюльпанам с датчиками переносного электронного пульта.
— Подойди сюда! — позвал Ашир.