На трассе — непогода - страница 10

— Так что же женщина? — спросил Танцырев, склонившись над сковородочкой с яичницей и ловко орудуя вилкой.

«А тебе какое дело?» — с неприязнью подумал Жарников, с силой ткнул сигарету в пепельницу и ответил сдержанно:

— Да так… ничего.

Ему стало неприятно от насмешливого взгляда серых глаз. «Врет, поди, что профессор. А я и уши развесил, слюнтяй».

— Ну-ну, — ответил Танцырев, небрежно отодвинул от себя сковородочку, вытер бумажной салфеткой губы, подтянул к себе чашку с кофе, сделал глоток, сладко сощурился, но тут же глаза его округлились, он посмотрел поверх головы Жарникова, улыбнулся и сказал: — Поглядите-ка.

Жарников обернулся. В кафе стало шумно, все-таки сюда набились люди, большинство толпилось у длинной стойки, где торговали кофе и пирожками; от этой-то стойки шел Воронистый, держа в одной руке чашку, в другой — бутылку с водой, на него оглядывались, шептали за спиной, но он не замечал этого, шел по проходу, отыскивая себе место за столиком; никто не догадался предложить ему стул, и только Танцырев приподнял руку, помахал:

— Сюда, пожалуйста.

Воронистый посмотрел в их сторону, наверное, узнал соседей по комнате, подошел, тяжело сел, потер пальцы, словно они у него окоченели, на лбу выступила нездоровая испарина. «Небось после хорошей поддачи, — брезгливо подумал Жарников. — Эти артисты… Еще мальчишка, а уже… Черт знает, что о них только не рассказывают». И, пожалев так Воронистого, сказал:

— Тут у нас коньячок еще остался. Если не возражаете, взбодрит.

Не дожидаясь от Воронистого согласия, налил ему полную рюмку.

— Пейте, пейте, — поддакнул Танцырев.

Воронистый взял рюмку, пальцы его дрожали, из рюмки плеснуло на скатерть, он тут же сморщился, судорожно вздрогнул плечами и, отставив от себя рюмку, торопливо отхлебнул кофе.

— Не могу… Этот запах…

— Это верно, не все опохмеляться могут, — сказал Жарников. — Но полегчает, если немного. Советую.

Воронистый повернулся к нему. Жарников невольно вздрогнул от тяжелого, мутного взгляда, — не разобрать было, что в нем таилось, но взгляд этот был такой остроты, что Жарников физически ощутил его на своем лице. Воронистый опустил глаза и глухо сказал:

— Мама умерла… Позавчера.

Тут же лицо его стало беспомощным, детским, он со слабым всхлипом втянул в себя воздух, прикусил нижнюю губу, словно борясь с собой, совсем как мальчишка, больно ушибшийся об угол, пытаясь побороть в себе слезы, тяжело взглотнул и тут же рванул руку к рюмке с коньяком, выпил, половину расплескав на подбородок, закашлялся, и слезы выступили на его глазах. Заметив на столе пачку с сигаретами, жадно закурил и только после этого тихо произнес:

— Сегодня хоронят, а я тут сижу. А больше у меня нет никого… Только она.

«Пацан, — подумал Жарников. — Ребенок».

Воронистый вытер лицо салфеткой; курил, глубоко затягиваясь, уставясь взглядом за окно, на вокзальную площадь, небритые щеки нервно подергивались, волосы спутанно падали на лоб; он заговорил, ни к кому не обращаясь:

— Она была такой женщиной… Никто никогда этого не поймет… И без меня. Это ведь подумать страшно — без меня… хоронить.

Жарников смотрел на его неопрятное лицо, подумал: «Только мне этого не хватало… Чужих бед мне еще не хватало. Ах ты, черт побери, нанесло так нанесло».

— Проклятая погода! — сердито сказал Танцырев. — Это же надо — такое бессилие человека. Не землетрясение, не обвалы — дождик, просто дождик, и мы сидим, как цуцики. От простого дождя судьбы ломаются. А говорим: всемогущи.

Сказал он это желчно, нехорошо, Жарникову стало от этих слов еще хуже, будто и впрямь в кафе к их столику нанесло моросящего дождя, нудного, беспросветного, и, пытаясь избавиться от такого ощущения, Жарников отчетливо понял, что ему нужно сейчас же предпринять: скорее к телефону, звонить Спешневу; поднимет его с постели, да Игорю не привыкать, зато хоть Жарников соприкоснется с заводскими делами и узнает, как там да что, и, если надо, отдаст распоряжения, это уж — дело, а не ненавистное ожидание. Он поманил официантку, сунул ей деньги, встал, наткнулся взглядом на понурую фигуру Воронистого, сердитое лицо Танцырева, испытал мимолетную неловкость, — мол, не очень-то хорошо покидать их сейчас, — но тут же уверенно решил: «Там дела поважней».