На веки вечные. И воздастся вам… - страница 5

 – Но нацистом-то он стал!

 – Не думаю, что настоящим, так сказать, подлинным. То есть в чем-то симпатизировал их взглядам, но антисемитом Риббентроп никогда не был. Среди его деловых партнеров, знакомых и друзей было очень много евреев. Вряд ли он поддерживал расовую теорию нацистов, потому как вообще не был фанатиком. Это не Геббельс, не Розенберг, не Гиммлер… Но вот Гитлер его просто заворожил и подчинил себе. А с другой стороны, он его страшно боялся. Гитлер однажды наорал на него, и ужас остался в нем на всю жизнь. Поэтому он беспрекословно выполнял то, что от него требовал фюрер. Он мог быть с ним не согласен, но перечить ему он был просто не в состоянии. Понимаете, физически не мог. Как и многие другие.

 – Знаете, я иногда думаю: а может, Гитлеру действительно это самое Копье Судьбы помогало? Иначе как объяснить, что эти ничтожества, которые сейчас твердят, что ничего не знали, ни к чему не причастны, во главе с ним стали для немцев сверхчеловеками? Как в это можно было поверить, глядя на них? Действительно мистика…

 – Ну, вы с мистикой полегче! Знаете, наши американские психологи сейчас очень увлекаются тестированием – проверяют уровень интеллекта с помощью всяких вопросов. Протестировали они и этих ничтожеств, как вам кажется. Так вот у всех этих жалких, как вы выразились, людишек достаточно высокий интеллект…

 – Верится с трудом.

 – И тем не менее. 120 пунктов, набранные при тестировании, считаются средним интеллектуальным уровнем. Так вот ниже он оказался только у трех подсудимых.

 – Не помните, у кого?

 – Ну, почему же… У Штрейхера, Заукеля и Кальтенбруннера… У остальных – выше. У Геринга, Шахта, Зейс-Инкварта и Деница – исключительно высокие баллы. Исключительно!

 – А у Риббентропа?

 – Весьма высокий. Так что не надо думать, что это ослы и психопаты. Эти люди сумели воспользоваться исторической ситуацией, как говорится, оседлать волну… Но сейчас каждый из них сбит с толка, озабочен лишь своей судьбой. И думает только о том, как бы выжить. Любой ценой. Ради этого готовы на все. Но не знают, как именно это сделать и можно ли сделать вообще… К тому же психика человека после такого сокрушительного падения с высот власти в бездну не выдерживает. Да и тюрьма непривычных к ней людей ломает. Впрочем, черт с ними! Что с нашей милой красавицей Ириной? Вы не знаете?

 – Нет, – с трудом выговорил Ребров. – А что?

 – Она выглядит усталой и задумчивой. Ну, вам, русским, это свойственно… Но мне показалось, что она было задумчива как-то особенно.

Ребров пожал плечами, встал. Он старался не смотреть в глаза Крафту.

 – Мне пора. Много дел…

 – Да-да, я понимаю – чем ближе начало процесса, тем больше забот.

Крафт смотрел на него понимающе и даже с сочувствием, но это понимание Реброву было невыносимо. Не говоря уже про сочувствие.

Генерал Филин слушал отчет Реброва о допросе Риббентропа. Слушал внимательно, но ни на секунду не переставая думать о своем.

Ребров, которого не переубедил разговор с Крафтом, не жалел красок, расписывая ничтожество Риббентропа, не стесняющегося своего ужаса перед судом, заискивающего перед следователями и охраной, всем своим видом показывающего, как он подавлен страданиями, выпавшими на долю человечества из-за преступных, как он сейчас понимает, действий нацизма, но тут же принимающего позу безвинно оклеветанного человека, когда речь заходит о его собственной вине…

А Филин, слушая разгоряченного Реброва, думал о том, что именно от раздавленного и поверженного в прах Риббентропа, которого теперь открыто презирают даже его подельники, во многом зависит, может быть, судьба всего процесса. Москва категорически требовала, чтобы договор о ненападении между Германией и СССР если и упоминался на процессе, то только в нашей редакции. Например, так, как говорилось в телеграмме Молотова: «22 июня 1941 г. гитлеровские заговорщики, вероломно нарушив договор о ненападении, без объявления войны, напали на советскую территорию, начав, тем самым, агрессивную войну против СССР». И больше ни слова. Ни в коем случае. Стоять на этом любой ценой. Упоминание «секретных протоколов» к договору, вокруг которых может быть поднято множество спекуляций, не допускать. Как и политическое толкование событий, относящихся к заключению договора, которое предлагают англичане.