На весах греха. Часть 2 - страница 14

Внезапно он вздрогнул — над ним раздались удары гигантского кулака, крыши окрестных домов приняли на себя грохот и возвратили назад раскатистое эхо. Нягол поднял голову и увидел, что стоит под самым балконом многоквартирного дома, на котором немолодая, но крепкая тетка выбивала свисавший с перил жаккардовый ковер. Из-под выбивалки взлетали желтоватые клубы пыли и ворсинок, медленными струйками оседавшие вниз. Увидев его, женщина остановилась.

— Ты чего стоишь под пылью? — крикнула она.

— Хорошо ты выбиваешь, — ответил Нягол, терпеливо морщась под сухим дождем ворсинок и пыли.

— Как могу, так и выбиваю, ты меня не учи.

— Нет у тебя двора, что ли?

— Чего захотел — двор! Двор в селе остался, его машину не впихнешь!

— Тут ты права, — сдался Нягол.

— Известно, что права. Давай, уноси ноги, не то а мельника станешь похож!

И она нанесла сокрушительный удар по пыльному мешку, именуемому жаккардовым ковром.

Еще не хлопнула калитка, как на крыльце показалась Елица в веселом фартучке.

— А почему вы пешком, мсье?

— Разжаловали меня, Елица.

Нягол грузно поднялся на крыльцо, они испытующе посмотрели друг на друга. «Неприятности?» — спрашивала взглядом Елица. — «Да, моя девочка», отвечал Нягол.

— Передавали французскую раннюю классику, аль, что концерт кончился, — сказала Елица, и Нягол понял, что она не хочет давать воли любопытству.

— Да, жаль, — сказал он, глядя на свои старые часы. — Ели, ты там управься на кухне, а я засяду у себя в комнате. Под вечер можно сходить к Иванке Мальо.

— Чудесно! — потянулась всем телом Елица, — а то я уже засиделась на месте.

— Почта была?

— От тети Марги ничего нет, — глянула на него из-подлобья Елица.

— С тетей Маргой придется говорить по радио, — усмехнулся Нягол и подумал: «Все женщины чертовки…».

Под вечер они вышли на тропинку, живописно вьющуюся вдоль подступов к плато. По обе ее стороны — наверх, к липам и грабовой роще, и вниз — к подступающему городу, разбегались нестройными рядами уцелевшие виноградники, меж ними кудрявились темно-зеленые кроны орехов, синели тонкой дымкой сливы, шевелили пушистыми светлыми ушками яблони. Упоительно пахли полевые цветы — тут тебе и собачки, и тысячелистник, и дикая мята, а надо всем плыл горький запах полыни. Живая ограда, увитая вьюнком, тянулась вдоль тропинки, послушно следуя всем ее изгибам. В цветах тяжело жужжали жуки-бомбардировщики, с тонким звоном пикировала мошкара, над лужицами воды миниатюрными вертолетиками висели стрекозы, виртуозно маневрируя плоскими тельцами. Предзакатное солнце било прямо в глаза, его лучи преломлялись и на какое-то мгновение мир рассыпался многоцветной геометрической россыпью. Однако стоило отвести взгляд, как осыпь словно по волшебству выстраивалась в четкую картину и вокруг раскидывалась спокойная ширь. Далеко внизу ее окаймляла речная долина, лежавшая на юге желто-зеленой скатертью, по которой змеилась в густом ивняке река. За нею начинались густые, кудреватые дубовые рощи, а еще дальше выгибал синюю спину горный хребет. «Хорошо, черт возьми» — пыхтел Нягол и объявлял название очередного цветка или кустарника, а Елица с ее тонким обонянием называла ароматы, источаемые чашечками и тычинками.

— Дядя, объясни, пожалуйста, откуда все это разнообразие, как оно создавалось? Ведь у каждого из них — свой неизменный ген.

— Разве мир станет краше, если его объяснить?

Елица развела руками.

— Не поэтому, но вообще, как создание.

— А что мы создали? Хоть один цветок из ничего — создали? Нет. Или какое-нибудь новое животное? Значит, это не наша заслуга. Мы не мудрее опыта времени.

— Когда я смотрю на мир, мне не верится, что его кто-то создал, но не верится и в то, что он создал сам себя. А ты, кажется, веришь, — лукаво добавила она.

— Я верю в то, что ни одно живое существо не может преодолеть время и пространство, а значит, и понять их. Мы все движемся внутри них, в их границах.

— Но это значит, что мы никогда не поймем до конца и самих себя!

— А почему это тебя беспокоит?

— Нет, не беспокоит, просто как-то странно.

— Если мы до конца познаем себя, значит, до конца противопоставим себя сами себе, моя девочка. То есть истребим самих себя.