Начало осени - страница 35
Седого передернуло. Опять они грозят! Голоса привязались к нему после того, как он попал в больницу с белой горячкой. Он заметил: голоса тоже хотят вина, даже больше, чем он. Один голос злой, другой подобрее, поэтому он их и различает. Стоит ему начать пить, как они постепенно исчезают. Сначала вроде бы слышатся издалека, а потом, когда он уже пьяненький, и вовсе пропадают.
«Чего стоишь, иди в магазин!»
Седой поспешно заковылял к гастроному.
В винном отделе Зинка доставала из ящиков бутылки, протирала их и выставляла на витрину.
«Проси вино!» — приказал голос.
— Зиночка, здравствуй, красавица, — по привычке залебезил Седой и приятно, как ему казалось, заулыбался.
— Ну, чего тебе? — неприветливо отозвалась Зинка, а рука ее уже тянулась к ящику с бормотухой.
— Сама знаешь, ласточка, сама знаешь…
Зинка стукнула о прилавок донышком желтой бутылки с зеленой наклейкой:
— На! И когда вы только все передохнете? — безответно обратилась она к вентилятору, мертво висящему под потолком.
— Спасибо, милая, спасибо… — Седой выбрался из магазина и совсем уж было направился к знакомому дворику, но голос окликнул:
«Куда прешься? Еще встретишь кого, придется делить!»
Седой представил, как будет трудно пить из горлышка, однако возражать не решился, свернул к порядку сараев и погребов, настроенных жильцами соседнего дома. За одним из них раскупорил бутылку, постоял, собираясь с духом.
«Пей, чего тянешь! Убить его мало…»
«Сейчас он выпьет, он просто боится, что не пойдет».
Седой выдохнул, надолго приложился к стеклянной шейке, но отпил всего ничего, глотки уж больно мелкие получались. Хотел передохнуть, но не тут-то было.
«Пей еще! Долго ты будешь нас манежить, профура! Сегодня ночью плохо тебе придется».
«Совсем обнаглел», — поддержал второй голос.
Седой присосался к шафрану, сделал несколько больших глотков. В голову мягко ударило. Он подобрал с земли пустую пачку от папирос, свернул ее жгутом, заткнул бутылку и сунул ее в капроновую сумочку.
Он брел медленно, без всякой цели и вскоре оказался у Мишкиного дома. Постучал в его окно, никто не отозвался. Седой обогнул корпус и попал во двор. На детской площадке в куче песка играли малыши, за ними присматривала молоденькая воспитательница.
— Ах, детки, детки вы мои хорошие. — Он остановился над группой малышей. — Ах, умницы, вот какой домик построили!
На него с удивлением уставились несколько пар ребячьих глаз. Дети не понимали, конечно, что перед ними пропойца, видно, никто из них не имел такого вот дедушки — серого, помятого, небритого. Седой хотел еще что-то сказать, но только махнул рукой и свернул к лавочкам, стоявшим под кустами акации у подъезда.
Сейчас там было пусто, только на одной сидел тучный старик в соломенной шляпе, со значком ветерана труда на лацкане синего пиджака. Седой узнал Плешивина.
— Иван Кузьмич, здравствуйте! — приветствовал он его, присаживаясь рядом.
— Здорово, — не очень-то любезно буркнул тот.
— Как жизнь? — начал светский разговор Седой. — Давненько мы с вами не виделись. Ремонт вам сделали?
— Какой ремонт, окстись! Я уже год как новую квартиру получил. Здесь же булочную открыли…
— Ай, и вправду, и вправду! Запамятовал я… Ведь недавно брал буханку серого и батон.
— Фу-у… Не дыши на меня, — отстранился от Седого Плешивин. — Все порешь? Пора бы и кончить, подумал бы о здоровье.
— А чего о нем думать, — беспечно отозвался Седой, — Ноги болят, голова болит… Помирать нам скоро.
Плешивину такое обобщение не понравилось.
— Ну, я-то поживу еще, — возразил он. — А за вас, пьяниц, пора, пора взяться как следует. К месту определить…
— Куда уж меня определять…
— Да не об тебе речь, из тебя толку уже не будет. Тех, кто помоложе… Соседа моего бывшего, Харитонова. Здоровый мужик, а бездельничает, пьянствует. И дружок его… этот, ну как его?
— Коля, Николай, — подсказал Седой, вспомнив недавнюю сцену у магазина.
— Во-во, Колька. Устроили себе не жизнь, понимаешь, а малину — сплошной праздник. И я не без греха — выпиваю, но знаю когда. Новый год, пасху, день рождения отметить можно. А эти — ежедневно!
— Так ведь не от хорошей жизни, Иван Кузьмич, — заступился Седой за товарищей. — Болезнь заставляет. И не хочешь, а выпьешь.