Начало осени - страница 40

— Да… — протянул он, — это люди конченые…

Седой с тревогой взглянул сперва на детишек, потом на Плешивина, пытаясь понять, откуда такая безнадежность, но тот пояснил:

— Алкаши — люди конченые. По мне, так проще загнать их в тайгу нехоженую, а то — в пустыню. На что у них сил хватит, то там и сделают, и — аминь. Сразу в государстве порядок настанет. А то «борьба, борьба»…

— В тайге хорошо, — согласился Седой. — Там грибы, ягоды… Там с нами и борись…

— И для молодежи хороший урок, — продолжал Иван Кузьмич, не обращая внимания на глупые реплики. — Никак не желают старших слушать. Создали при ЖЭКе совет ветеранов труда, так молодых арканом туда не затянешь наставников послушать, ума-разума набраться. Смеются еще: собрали, говорят, хор ветеранов — на тридцать два человека один зуб. Песню придумали: «Лучше нету того свету…» Порют их мало!

…Как всякий человек, Иван Кузьмич за эталон при оценке качества чужой жизни брал свою, лично им прожитую. С течением лет совершенные ошибки или забылись, или обернулись к выгоде, по старой мудрости — все к лучшему. С высоты обрушившихся лет ему казалось, будто жил он правильно, можно сказать — примерно. И кто из нас, придя к такому утешительному выводу и имея перед собой благодарного слушателя, не захочет поделиться с ним нажитым опытом?

Но ведь как получается — сидят члены общества на заседаниях, друг на друга смотрят. Опыт-то свой им передавать некому. Самих себя поучать? Так они все ученые. Спасибо, школа соседняя иногда пришлет пионеров. Учительница в дверях встанет — слушают.

— А уж пионеры-то, прости господи! — Иван Кузьмич снова оживился. — Мальчишки еще ничего, курят только много, а пионерки? Здесь торчит, тут сверкает, намазаны, накрашены, бирюльками обвесились. И хоть бы на одной галстук увидать! Точь-в-точь мои внучки младшие.

— Это верно, девчонок от мальчишек не отличишь, — невпопад поддержал его Седой, — все такие красивые да ладные.

Но Плешивин и на этот раз не обратил на него внимания.

— И ведь какие вопросы задают, подлецы! «Почему на Западе уровень жизни выше, чем у нас?» Эх, не те времена, нет твердой руки. Показали бы им уровень жизни.

Седой на это ничего не сказал, такие вопросы являлись для него слишком сложными.

— Понятно, откуда все это идет, — продолжал брюзжать Иван Кузьмич. — Из кино! Случайно попадешь на какой-нибудь буржуазный фильм, так неделю потом не отплюешься. Да и наши хороши, тянутся за ними… Только на экране и делают, что курят, пьют да по чужим кроватям валяются — и бабы, и мужики. Чего же ожидать? Они и в жизни так поступать будут, молодые-то. Вон Нинка, дурища, нагуляла брюхо — носи теперь! И ведь если бы аборты были запрещены, а то — пожалуйста, делай…

Много справедливых и горьких мыслей накопилось у товарища Плешивина за его пенсионную жизнь, а поделиться ими не с кем. Дома рта не дадут раскрыть — надоел, вишь, со своими разговорами. Внучка так и обрежет: «Не зуди!» Ветераны не в счет, они все, что имели сказать, давно друг другу выложили, теперь на заседаниях молчат больше. Проведет очередной докладчик политинформацию, составят коллективное письмо парагвайскому президенту или другому какому международному террористу — и все, по домам. Не с кем поговорить. Вот только этот, малоумный, выслушает…

— Так что ты давай приходи сегодня в шесть вечера. — Иван Кузьмич поднялся.

— Обязательно, обязательно… — Седой часто закивал, преданно глядя на Плешивина, величественно удалившегося в сторону автобусной остановки.

Голоса его не беспокоили, и он решил немного вздремнуть. Уселся поудобнее, пристроил сумочку с недопитым шафраном под локоть и стал засыпать. Ему вспомнился десяток бутылок, стоящих в комнате под кроватью. Ленка берет по пятнадцать копеек… Одиннадцатая бутылка с собой, должно хватить.

Седого разбудил голос. Вернее, он услышал его в тот момент, как проснулся. Так случается, с тех пор как он заболел. Голоса словно ждут его пробуждения:

«Пьяный старик. Здесь люди ходят, а он спит».

«Нехорошо. Рабочий день кончается. Его могут сдать в вытрезвитель».

«Там ему и место…»

Седой не открывал глаза, слушал. Но голос понял, что он не спит: