Начало осени - страница 8
Отряды повели к плацу, на развод. Плац — широкая полоса убитой глинистой земли меж бараками первого и второго отрядов. На небольшой фанерной трибунке уже маячили начальник отряда майор Жмурко, заместитель по режиму и старший прораб из вольных. Сейчас зачитают приказы: кому срок скостить за ударную работу и хорошее поведение, кому — прибавить за нарушение дисциплины и отказ от лечения. Назовут цифры выработки, скажут, какие бригады выполняют план, а какие нет, и с богом по объектам.
«Может, и вправду организм оздоровел? — думал Колька затягиваясь в рукаве и пуская струю дыма вниз, под ноги. — А чего, ем хорошо, сплю нормально. Работаю… Окреп даже. Совсем ведь доходил, вспомнить страшно…»
2
«Вот опять! Опять… Кашляет кто-то!..» Колька поднялся с низкого продавленного дивана, на котором заснул под утро не раздеваясь. Заглянул на кухню, отдернул занавеску у вешалки в прихожей — никого. Тут снова послышалось неясное бормотание и покашливание в комнате, откуда он только что вышел.
«Это она, — догадался Колька. — И дернуло меня с ней связаться! Да еще калека… Сперва и не заметил, что на протезе, а потом уж все равно было…»
Когда вернулся в комнату, показалось, будто мышь юркнула под шифоньер с треснувшим наискосок зеркалом. Оно не отразило хозяина, но Колька не удивился — такое случалось. Знобило, лег на диван, натянул одеяло до подбородка. Опять забормотали жалобно и непонятно. Он покосился на шифоньер.
«Ага, значит, там прячется. Тоже мне, переживает…» Из щели в углу, между плинтусом и полом, вылез большой, с кулак, паук. Раскинул мохнатые лапы, пополз к дивану.
«А глаз-то нет! — мелькнуло в похолодевшем мозгу. — Только жальце беленькое. Подушкой в него… Мимо!»
Паук поставил две лапы на край дивана, беленькое быстро-быстро мелькало в мохнатом. Колька закричал… и открыл глаза.
Лампочка тускло светила под потолком. Никакого паука нет… Он поправил тощую подушку под головой, окликнул: «Эй, ты!» — женщину. Та не отозвалась.
«Ну и черт с ней. Нравится сидеть за шкафом — пусть сидит. Девочку из себя строит… Он не боится, сама же напросилась на выпивку, а теперь говорит, что ей восемнадцати нету. Ничего ему не сделают, пусть докажет, что он насильно…»
Дымчатая кошка прыгнула к нему на одеяло.
«Вот скотина, видно, с вечера в квартиру пробралась. Нагадит еще…» Он машинально погладил полосатую спинку, на ладони осталось много серых шерстинок.
«Линяет, все одеяло в пуху будет. Брысь!» Колька хотел согнать кошку, но она вцепилась в одеяло, беззвучно мяукала и упорно лезла к его лицу.
«А зубищи-то, — удивился он, — как у хорошего пса!»
Красная пасть все ближе, ближе… С усилием оторвал яростный мягкий комок, швырнул на пол. От удара кошка перевернулась несколько раз, встала на лапы и, яростно зашипев и вздыбив шерсть на загривке, уставилась на Кольку сатанинскими глазами.
«Бешеная!..» И в этот миг кошка бросилась на него. Он вскрикнул… и очнулся.
Так же светит лампочка, он не выключает ее на ночь, так спокойнее, при свете.
«Вот чертовщина, приснится же… То паук, то кошка». Женщина за шкафом сказала что-то непонятное, не соглашаясь. Он снова окликнул: «Да ладно тебе, выходи!» Не отозвалась.
«Отпускать ее так нельзя, еще сгоряча пойдет заявит». Полежал с открытыми глазами, спать не хотелось. За шкафом завозились, что-то упало, зашуршали обои. Кольке это надоело. Он встал, решительно шагнул к шифоньеру, ухватился и с силой потянул его от стены.
И похолодел! Та, одноногая, висела на крюке, вбитом в незапамятные времена, когда на месте шифоньера стоял низкий комод с семью слониками, по ранжиру шагавшими от одного конца гипюровой дорожки к другому; с коробочками, футлярчиками, флакончиками и прочей женской белибердой; с тремя выдвижными ящиками, в которых Колькина мать хранила белье и кое-что из одежды. На крюке тогда висело большое зеркало в резной деревянной раме. А теперь…
У женщины вылезли из орбит бело-кроваво-красные глаза, фиолетовый язык чуть не доставал до левого плеча, к которому склонилась мертвая голова. Она повесилась на кожаном ремешке от протеза, лежащего тут же на полу.