А духота наплывала и наплывала волнами, брат тяжело дышал рядом, медленно,
ползком, придвигаясь к выходу.
-Давай выходить, сдохнуть можно!
-Нет!
-Ты сам говорил, «пища – да». Я есть хочу!
-Иди один. И помни, – «руки – нет!»
Темное пятно в проеме растаяло. Брат ушел, и стало тихо.
-Мы его выманим, выманим, только не плачь! Я сяду в ванну, а ты его ласково
позови, он и выйдет,– утешала ЕЁ мать.
Да, я вышел.
Это не значит, что я потерял гордость. Я даже ловкости не потерял юркнуть
обратно, сколько бы мокрая голая лапа с растопыренными пальцами не сновала
у меня перед носом.
Вобщем, им обеим крысы не поймать! Ну, такие черепахи!..
Сижу в темноте, решил их воспитывать. Женщина сразу должна знать своё место
и понимать свою вспомогательную роль в области молока и мяса. Разозлил их,
видно, или напугал. Сколько не звали, – и не подумаю отозваться.
-Мамочка! А ОН ТАМ НЕ…умер? – еле слышно лепечет ОНА.
-Сейчас узнаем! –решительная тетка затопала вниз по лестнице.
Я слышал, как они грузили брата в ту же решетчатую клацалку.
Я слышал, как он негодовал и жаловался мне на это в бессильном гневе.
Я не мог не отозваться, и отозвался так, что слышать мог только он один.
Но ОНА услышала меня.
-Он жив… пока! –едва слышно сказала она.
-Если жив, то выйдет,– сказала мать, грохоча корзинкой с орущим братом
Он орал внизу, я молчал на верху.
Сначала мне было только душно и жарко, а потом страшно.
Ныл бок, ссадина под глазом мешала зорко вглядываться, шли часы.
-Что же нам делать? – допрашивала отца ОНА где-то внизу, сквозь тошнотворную
дрёму и тихий плеск тонких струй в трубе.
-Пусть брат идёт к нему, а завтра мы откроем дверь и выпустим их, когда
вернется с работы папа. Не вздумай плакать. Им вдвоем будет не так страшно.
Мы не успели закрыть этот лаз. Как ни старались! Но голод своё возьмет, не
сомневайся. Малыши не умеют лакать. И мы не знаем, что они любят, чтоб выманить
-Предполагалось, что они уже взрослые, и должны есть всё – угрюмо сказал ЕЁ отец.
-Окуни палец в молоко, помажь братцу нос и выпусти из заперти. Вместе им будет легче
-Мама! Но они не умеют лакать и есть! Я второго кормила с ложечки! Он даже с ладони
взять не может ни кусочка!!!..
-Вот, и накормишь обоих с ложечки завтра, когда проголодаются. А пока пора спать.
В такой жаре лучше и людям отдохнуть. Им бы было не жарко в гараже, но видно их
дымы пугают, и непривычная обстановка.
Брат явился сытым и умиротворенным.
Он ничего не сказал, улегшись в нашем укрытии у самого выхода. Но от того, как
от него пахло, я понял, что он считает меня почему-то особо упрямым идиотом.
Всю ночь мне снилась мама. Она рвалась ко мне, но ее что-то не пускало и она
таяла в горячем душном воздухе столько раз, сколько появлялась!
Когда я открывал глаза, то передо мной всё так же возвышался взмокшей горкой
брат, прикрывавший меня от света, падающего через лаз.
Как-то становилось хуже и хуже, от мысли, что о нас забыли, раз и навсегда.
Есть хотелось очень.
Там, наверху, в трубах, иногда лилась вода, но от нее не приходит того сладкого
сна под боком у братца, какой приходил после маминого молока.
Среди ночи брат поорал немного, вылез, погулял и вернулся.
Я твердо решил плевать на всю свою жизнь! Такая мне не нужна.
Опять навалилась Духота. И я очнулся только от грохота внизу.
Голос типа я узнал сразу. Его было трудно не узнать.
Один отвратительный соседский кобель рвал ночную тишину
своим редким отрывистым гавканьем в том же регистре.
ОНА!.. ТА, что забыла обо мне на всю ночь, что-то лепетала ему в ответ еле слышно.
-Ну, выходов – два!
Первый, всунуть туда зеркало, и посмотреть, посветив фонарем!– разглагольствовал
тип, отпыхиваясь от чего-то и прихлёбывая что-то одновременно.
-А второй, – взять палку, подлинней, и выгнать обоих оттуда!
Брат поёжился и покосился на меня без всякого одобрения.
Я презирал как предательство, так и дезертирство! Эта дикая жара просто добивала
моё мужество, но плакать я не собирался, хотя бок всё еще ужасно ныл, а глаз
заплывал слезой время от времени.
Он как-то жалобно подал голос, будто хотел сказать что-то, но умолк, и только дышал