Наказание - страница 23
— Я… ошибался, — нервно сказан Ян Петрович, оторвавшись от чтения своих бумаг.
— Верю. Однако на следствии вы, Ян Петрович, своих ошибок не признали. Равно как и от авторства статей отказались. Под давлением Клары Яковлевны вы обрушили всю вину на нас, хотя вас можно было считать идейным фундаментом журнала в его публицистической части. Придавила вас идейная сексуальная извращенка Клара Яковлевна. Как же так?
Вместо Яна Петровича ответил Борис:
— А все потому, что Ян Петрович у нас — трус. Потому мы и предоставляем ему возможность проявить свои мужество и отвагу.
— Да. Уж придется проявить, — кивнул Аркадий, повернулся на скамье и перехватил растерянный взгляд Яна Петровича. — Вы мне объясните хотя бы одну вещь, логического объяснения которой я никак не могу найти. Ну, издавали мы грязненький журнальчик. Молодые, глупые студенты первого курса. Сгоряча и на радостях неправильно осмыслили пришедшую в страну демократию и свободу. Сейчас я понимаю, что это была ошибка, и вообще дело наше было омерзительное, безнравственное, не спорю. Но ведь вы, все трое, были нашими педагогами, УЧИТЕЛЯМИ! Наставниками! Почему вы не вызвали нас в аудиторию, не поговорили, не промыли нам мозги, а разом написали донос в органы, накатали статью в газету, трусливо обеляя себя? Почему, Ян Петрович?
— Началась кампания… И потом… честь нашего института, то есть Академии.
— Прекратите хотя бы пустые слова изрекать! — раздраженно оборвал его Аркадий. — Если вам нечего ответить, то наберитесь совести и помолчите.
— Вы не понимаете одного. Мы по-иному воспитаны. У нас была другая молодость. То, что делали вы, в наше время рассматривалось не как хулиганство, извращение или незаконный бизнес, а как идеологическая диверсия! Подрыв устоев государства! Мы просто не имели права вести с вами душеспасительные беседы, иначе это выглядело бы не воспитательной мерой, а нашим участием в ваших делах. Что означало бы конец карьеры, конец жизни. К тому же вы ошибаетесь, считая Клару Яковлевну инициатором обращения в органы. Основным организатором был Ломакин Виктор Львович.
— Знаешь, ты кто? — зашипел Борис. — Ты не педагог! Не учитель. Ты — урка, блатной ханыга, бомж! Подобно им, сразу стал отмазываться, валить вину на других! Читай инструкцию и не встревай в разговоры судей!
Ян Петрович послушно уткнулся в листочки, но буквы расплывались перед его глазами и общий смысл написанного он улавливал с большим трудом.
Аркадий полюбовался прудом и вновь принялся рассуждать.
— И все же, Борис, я полагаю, что Ян Петрович заслуживает некоторого снисхождения. Ну, родился он кабинетным ученым, а стал трусоватым, легко уступающим чужому давлению примерным комсомольцем, затем верным членом компартии. Что поделаешь! Нельзя приговаривать к высшей мере наказания и Клару Яковлевну — она тоже жертва коммунистического воспитания, дама идейная, ради идеи продаст родного отца, предаст дочь, что уже и доказано. Правда, однажды она увлеклась и по глупости обнажила свои сексуальные слабости, любовь к порнографии, но опять же испугалась за свое общественное положение и решила свои грехи свалить на других. Железные коммунистки, они такие! Что ж, женщины есть женщины. Так что, по истинной подлости характера, по глубоким убеждениям профессионального стукача, действовал, надо признать, наш любимый сенсей Виктор Львович Ломакин. Кстати, Ян Петрович, не имеете ли вы с ним связей, не знаете ли, где он сейчас обитает? За предоставленную информацию мы могли бы быть к вам несколько снисходительнее.
— Ломакин… Подождите… Я слышал, что у него была спортшкола. Я завтра узнаю.
— До конца остается шкурой! — захохотал Борис так, что утки на пруду шарахнулись от берега. — До конца стукач! Тут же готов заложить подельщика! Ладно, слизняк, дочитывай инструкцию и говори, что тебе не ясно. Мне лично, Аркадий, противно получать от него любую информацию. Ломакина мы и сами найдем. Найдем и посадим на кол!
— Как это неэстетично! — с возмущением протянул Аркадий. — Сажать живого человека на кол! Ведь он, бедняжка, мучиться будет. Нет, Боря, ты совершенно лишен моральных принципов!