Насчет папайи - страница 41

Даффи не знал, что будет с зажигалками, когда они станут разгружать свой фургон, но, скорее всего, они не будут делать это сами. Наверняка у них есть для этого какой-нибудь немощный старик-рабочий. Хозяева зажигалок должны были приехать за ними завтра, и за секцию, где они хранились, отвечал Кейси, так что Даффи не нужно было об этом беспокоиться. Зажигалки могли позаботиться о себе сами.

Успешно осуществив свой план, и не имея особенной работы, Даффи снова приуныл. Он то и дело ловил себя на том, что высматривает в стеклянной будке белокурую макушку миссис Бозли, и в голову ему лезли дикие, праздные мысли, которые до сих пор не было никакой возможности проверить. И все оттого, что мистер Далби перед тем, как трахнуть своих девиц, нюхает кокаин, и оттого, что Уиллет рассказал ему несколько неприятных истин.

Даффи всегда был прагматиком. Три года в полиции только упрочили эту сторону его натуры, и меняться он не собирался. Он не идеализировал законы и не возводил в абсолют их соблюдение. Он знал, что такое «ты мне — я тебе», умел посмотреть на какие-то вещи сквозь пальцы и при случае позволял задержанному отделаться нотацией. Он не думал, что цель оправдывает средства — хотя иногда, конечно, она-таки ее оправдывала. Он не считал все преступления одинаково преступными; чему-то он просто мог не дать ход. Но несмотря на весь его прагматизм, существовали преступления, к которым он был беспощаден. Таким было убийство: с этим были согласны все. Такой была продажность в полиции, но когда Даффи на собственном опыте узнал, что это такое, он стал относиться к этому еще более серьезно. Таким было изнасилование: Даффи не любил копперов, которые считали изнасилование чем-то вроде небольшого мошенничества, приправленного капелькой эротики. И таким был героин…

Семь лет назад при слове «героин» он представлял себе стариков-китайцев, погруженных в маковые грезы; но сейчас он больше так не думал. Уиллету можно было и не стращать его мертвыми младенцами — Даффи и так имел представление о том, что это такое, — со времен Лесли. Он смеялся над пакистанцами в нашпигованных наркотой ботинках, но он самолично оторвал бы им ноги, будь у него такая возможность. Ему были известны цветистые китайские фразы — оседлать огненного дракона, играть на губной гармонике, дать залп из зенитных орудий — они не завораживали Даффи, только не после случая с Лесли.

Она была красивая девушка с удлиненным, спокойным лицом, темными волосами и большими глазами, она жила в том же доме, что и он — вскоре после того, как его вышибли из полиции. Она нравилась ему, но дальше этого дело не шло, потому что тогда он был в отчаянье из-за того, что у него разладилось с Кэрол, и все, на что он был способен — это раз за разом ездить в клуб «Карамель», напиваться, цеплять всякого обормота, который на это согласится, и исполнять все, что он только от него захочет. Он тоже ей нравился, но дальше этого дело не шло, потому что она была наркоманкой.

Он помнил, как отнесся к этому, когда узнал: какой близкой показалась она ему, и как он хотел уберечь ее. В своем воображении он рисовал, как они излечат друг друга от ран, нанесенных им миром. Потом она украла его фотоаппарат. После этого она вернулась и объяснила, как она раскаивается, но что это вопрос приоритетов, и ее проблема, конечно, гораздо важнее его фотоаппарата. Он принял это безропотно, он даже не думал о том, чтобы ее «прощать», он просто не подозревал, что наркоманам нельзя доверять. Сейчас-то он знал; сейчас он был к этому готов.

Для наркоманки она жила более-менее осознанно, то есть начинала думать о том, как бы добыть денег на дозу по крайней мере за день до того, как ее запасы истощались. Иногда она воровала, иногда подрабатывала в массажном салоне, иногда ухитрялась пристроиться манекенщицей. Даффи продолжал любить ее, как в самом начале. Потом она украла его магнитофон и на этот раз раскаивалась чуть меньше. Зачем он оставил его лежать на самом виду? Он же знал, что для этого ей надо всего-навсего стянуть у него запасной ключ.

Ее родные несколько раз отправляли ее лечиться, но она всегда возвращалась. Ноги у нее стали совсем худыми, а глаза — огромными; даже веснушки у нее стали больше и превратились в пятна. В квартире у нее стало грязно, а ковер начал вонять. Он вонял оттого, что когда она вытаскивала из руки кровавый шприц, то, чтобы прочистить его, набирала воды и со смехом выпускала струю на пол.