Насилие

Перевод: MonaBurumba

Редактура: MonaBurumba

Русификация обложки: Xeksany

Со дня ее смерти прошло несколько недель. Каждый последующий день все больше отдалял его от случившегося, пока время не начало казаться ему архипелагом, переживающим быстрый дрейф континентов.

Воспоминания о ее глазах начали исчезать из его сознания, как высыхающая краска. Когда-то они показались ему необычайно яркими, как будто она укачивала в глубине своих радужек вечнозеленые ветви из леса, но теперь он думал о ней только в абстрактных терминах — то есть, когда он вообще о ней думал.

Палитра цветов, собранных с геометрической точностью. К настоящему времени эта зеленая прозрачность уже скрылась за молочной глазурью смерти.

Как суккуб, она овладела им, а он ничего не ощущал и не знал почему. Ему казалось, что он должен хоть что-то чувствовать. Он видел, как бесчисленное множество других людей разваливалось на куски перед лицом смерти, как будто трагедия служила тупым снарядом, который бросали с величайшей силой в их хрупкую психику.

Но нет, вместо этого je ne sais quoi (неизъяснимого) была тишина и тихое чувство удовлетворения, которое оставляло его вполне довольным. Да, он был доволен.

Он уже убивал ее раньше на фотографии, даже представлял, как убивает в своем воображении. Однако, убить лично, своими собственными руками — это гораздо приятнее. Такое убийство содержало неуловимые качества, присущие опыту, и это заставляло его чувствовать себя... живым.

Смерть была образом жизни и естественным порядком. Как и многое другое, смерть стала им. Она текла в его крови и наполняла его сердце, и от нее так сладко цепенело все внутри.

Во всяком случае, смерть Вэл увековечила его обладание ею на могильном камне. Она отказалась быть его в жизни. Теперь она будет принадлежать ему вечно, даже после смерти. Поэтическая справедливость. Неужели все поэты так жестоки?

У него было достаточно времени, чтобы подумать, пока он двигался с запада на восток, пока, наконец, не прибыл к месту назначения.

Дом его детства находился в аварийном состоянии. Купол с потрепанными деревянными черепицами отбрасывал жестокие лучи света из крючковатого клюва флюгера-петуха, которые затем были пойманы и отражены стеклянной крышей оранжереи.

Его взгляд упал на расколотые выбеленные ступени, ведущие к обшитой деревянными панелями двери. Ее не красили уже много лет, как и ни одну часть дома. Даже розам было позволено зачахнуть и умереть.

Покачав головой, он постучал железным кольцом по обшитой деревянными панелями двери. В дубе, где кольцо неоднократно соприкасалось с поверхностью, появились трещины. Он лениво задавался вопросом, кто мог бы прийти с таким энтузиазмом в дом, где даже смерть не стыдилась открыть свое лицо. Какой жалкий ягненок так охотно бросился бы в логово льва?

Дверь со скрипом открылась.

Пара ясных серых глаз, всего на несколько тонов светлее его собственных, смотрела поверх цепочки. Ее брови изогнулись, губы сложились в гротескную имитацию улыбки, когда она открыла защелку.

— Гэвин. — Поразительная, но холодная, она прошла тонкую грань между уродством и красотой. Эта граница все больше разрушалась по мере того, как время продолжало свой безжалостный марш вперед. — Добро пожаловать.

Он наклонил голову.

— Мама.

Анна Мекоцци подставила щеку. Он небрежно наклонился, чтобы поцеловать ее. Под нотами фиалок, исходящими от ее платья, ее кожа благоухала горячим металлом и прокисшим молоком.

Голосом с легким акцентом, более глубоким, чем можно ожидать при ее маленьком росте, она сказала:

— Давно тебя не было.

— Так и есть. — Доски застонали под его ботинками, когда она быстро поманила его внутрь. Беспокоилась, что соседи могут увидеть и подумать, что он ее новый любовник в длинной череде завоеваний? Он усмехнулся.

Она заметила.

— Ты надолго задержишься на этот раз?

— Возможно, на некоторое время, — согласился он.

— Твои сестры захотят тебя увидеть.

— Хм. — Выражение его лица не изменилось. — И Дориан и Лука?

— Лука в колледже, изучает психиатрию.

— А как насчет Дориана?