Наследство разоренных - страница 28

— Странно, что учитель непалец. Я думал, он будет бенгальцем, — поделился повар своими размышлениями с Саи.

— Угу, — промычала Саи. Она думала о том, как она выглядела и какое впечатление произвела на учителя. Ей новый наставник показался очень умным. Серьезный вид, красивый низкий голос… Только вот губы пухлые, несерьезные. И прическа смешная. Сочетание серьезности с комичностью ей понравилось.

— Бенгальцы очень умные, — продолжал рассуждать повар.

— С чего ты взял? Они с тобой, конечно, согласятся.

— Все дело в рыбе. Народ с побережья умнее жителей глубинки.

— Кто тебе сказал?

— Все это знают. Они рыбу едят и потому очень умные. Бенгальцы, малайцы, тамилы. А остальные зерно едят, оно долго переваривается… Особенно просо. В животе тяжесть, вся кровь туда идет, а не в голову. Непальцы хорошие солдаты, кули, но ученые из них никудышные. Они в этом, конечно, не виноваты, бедняги.

— Иди съешь рыбы, может, поумнеешь. Глупость за глупостью сегодня от тебя слышу.

— Вот, люди добрые, — заныл повар, — я ее как дочь родную воспитываю, а она меня дураком кличет…

Вечером Саи засела перед зеркалом. Во время занятий она все время ощущала внимание учителя, но когда поднимала на него глаза, он сразу отводил взгляд в сторону.

Иногда Саи считала себя весьма симпатичной, но, присмотревшись, решила, что красота — штука текучая, неуловимая. Только на ней сосредоточишься — и тут же все пропало, впечатление ускользнуло. И вместо того чтобы попытаться эту ускользающую красоту зафиксировать, Саи старалась скользить по волнам впечатлений вместе с нею. Она высунула язык, закатила глаза, сморщилась… потом чарующе улыбнулась своему отражению. Попыталась изобразить гамму внешних впечатлений от демонов до Белоснежки. Чистя зубы, заметила, что груди ее вибрируют, как желе, только что поставленное на стол. Попробовала губами — что-то плотное и одновременно податливое. Эта пухлость-зыбкость-плотность-мягкость в совокупности, как ей показалось, придает ее особе определенную рыночную стоимость.

Только… хорош рынок! Здесь, в компании двух стариков, в доме, затерянном в глуши, эта быстротечная красота завянет, оставшись невостребованной. Саи подняла глаза к отражению лица и заметила на нем досаду.

Вперед, в будущее, или сгинешь здесь, как муха на липучке!

Дни напролет она проводила в изучении своего лица, чувствуя, что настраивается на какие-то другие лица, нацеливается на какие-то неведомые дали.

Она ревниво следила за своими двойниками на боках полированных кастрюль, на металлических корпусах ламп, в ложках и ножах на обеденном столе, на зеленой поверхности пруда. Кривые и распухшие в ложках, длинные и тощие в ножах, испещренные мошками на пруду, золотистые при одном освещении, свинцово-серые при другом… назад, к зеркалу… Но зеркало, как обычно, покажет сначала одно, потом другое, не давая ответа.

Четыре часа двадцать пять минут утра. Бижу направляется в свою пекарню. В этот час к тебе запросто может подскочить коп, допекая дурацкими вопросами: какого дьявола ты шляешься по улице в такую рань? Куда, откуда, зачем?

Хорошо еще, что служба иммиграции работает отдельно от полиции. Бижу снова и снова проскальзывал сквозь щели системы, и утренний хлеб в булочной на углу исправно выпекался. Над булочной по металлической эстакаде с диким визгом проносились поезда метро. Колеса выбрасывали снопы искр, выхватывая из тьмы силуэты Гарлема. В некоторых окнах уже светились огни, кто-то начинал очередной день крохотной жизни. Входная решетка пекарни взлетала вверх, зажигался свет, крыса отпрыгивала в тень. Недовольно оглянувшись и осторожно обогнув крысоловку, она прощалась с ними до следующего дня.

— Намасте, бабаджи, — приветствовал Саид-Саид.

Бижу вспоминал свою «индо-пакистанскую войну», ругань и капустную перестрелку.

Вместо паки перед ним Саид-Саид, которым Бижу поневоле восхищался. Хотелось стать его другом, потому что этот малый не барахтался и не тонул, он играючи прыгал по волнам прибоя. Многие льнули к нему, как потерпевшие кораблекрушение хватаются за доску. И не только занзибарцы, не только нелегалы. Даже американцы, да, белые американцы. Как тот толстяк в пиццерии, когда они заскочили туда перекусить. Или одинокие среднего возраста конторские клерки, после бессонной ночи задавшиеся вопросом: неужели в своей Америке — в Америке! — они не смогут построить собственного счастья? Они доверяли этому черному такое, что можно доверить только совершенному чужаку, нелегально проникшему в страну.