рядом с желтым и темно-синее рядом с фиолетовым.
— И нашла? Там, где оно лежало?
— Во всяком получилось интересно. Самзвимое нужно прятать глубоко. Как орех в скорлупу.
Они ушли уже довольно далеко, река отодвигалась вправо, берег становился круче и выше, течение реки — напористей и быстрее, и в этом месте совсем не было льда. Вода сверху казалась стальной, недвижной, но от камней на дне поднимались наверх тугие темные струи еще более холодной воды, расходились кругами, таяли на поверхности.
С берега к воде спускалась крутая лестница с прогнившими ступенями и сломанными с одной стороны перилами, а внизу, над самой водой, нависал старый лодочный причал, в конце была скамейка, широкая доска на столбах, прибитых к причалу ржавыми кривыми скобами.
Над водой тек ветер. В просвет между обрывистыми берегами видно, как над лесом слабое бесцветное солнце силится пробиться сквозь туманную дымку.
Они сели на скамейку у края лодочного причала. Тамара закурила, она держала сигарету не в горсти, а двумя пальцами, осторожно поднося к губам, чуть тронутым блеклой помадой, и задумчиво выпускала дым, его тотчас уносило ветром.
— Ты неисправим, — слабо улыбнулась Тамара, когда Егор изложил ей свою новую теорию творческого поведения. — Тебе еще не надоели разговоры об ответственности? По-моему, ответственность придумали те, кого мучили угрызения совести. Чтобы спихнуть на других свои угрызения. Тебя они мучили?
— Нет, мне не приходилось серьезно терять. Только тебя.
— Не надо об этом. — Она неловко бросила сигарету в воду. — Я буду не самой серьезной твоей потерей. Вот когда тебе не о чем будет писать и не захочется писать — вот это будет потеря. Последняя из последних. В твоем «Натюрморте» такой разговор есть?
— Нет, но я постараюсь запомнить.
— Обязательно запомни, чтобы не пришлось выдумывать.
— Запомню. И ветер, и берега, и как падают в воду камни, и как со дна поднимаются водовороты, и как ты куришь и говоришь, и что при этом думаешь.
— Но почему, почему люди не понимают друг друга? — сказала она с обидой. — Почему дерево живет дольше человека? Почему нельзя, чтобы всем было хорошо? Почему еще столько злобы, зависти и эгоизма? Почему человек не может быть вольным, щедрым, доверчивым?.. Извини, я сейчас истеричка какая-то. — Она осторожно, чтобы не смазать ресницы, вытерла слезы.
Они прошли берегом обратно, поднялись в город и бесцельно бродили по улицам. Темнело быстро. И небо, и сырость, и темный асфальт — все было, как и везде. В народный театр они не попали, потому что там шел слет бумажников, в кино идти не хотелось, и они вернулись в гостиницу.
* * *