Не был, не состоял, не привлекался - страница 78
Многое застревает в памяти, даже то, чего не видел. Гедимин и Ольгерд, Ядвига сочеталась браком с Ягайлой, Наполеон шел на Москву… По Можайскому шоссе… Мимо нашей дачи. А танцевал ли он в Москве? Обошелся несколькими афоризмами да засунул руку за борт сюртука? На нем треугольная шляпа и серый походный сюртук.
А какой титул весомее – император или генералиссимус?
Еще с холма видны развалины гетто. Это совсем новейшая история. Ее я вижу и не знаю. Не знал тогда даже, что в гетто было восстание.
Походы, войны, унии, союзы, город и развалины – все отчетливо видно под честным августовским солнцем.
А правду ли говорил Женя о нас и о девчонках?
Мы сидим в ресторане. Я, Юра, Володя и Лев Павлович. Нас обслуживает белокурая и крупная девица. Мы пьем водку, ради удовольствия и порядка ради. И иногда говорим девице любезные слова, не обременяя фраз логической нагрузкой. А Юра договаривается с ней встретиться назавтра, когда мы собираемся кататься по Вилие на байдарках. Девушке двадцать восемь лет. Она соглашается, без тени неохоты. И не приходит. Тогда Володя скажет плоскую шутку. И все будут смеяться.
Отчаянно шумит в голове водка, когда выходишь из ресторана. И выход какой-то не такой – длиннющий подъезд. Кто-то играет на гармошке в этом подъезде, а пьяноватый блондин кружится, танцует. Вдруг он останавливается около нас и спрашивает:
– А ты во власовской армии служил?
– ???
– А я – служил! Поручником!
И снова гармошка, и снова кружится веселый бывший поручник, или же просто врун.
У подножья холма Гедиминаса гадает цыганка:
– Молодой, красивый, хороший! Давай погадаю! Что было, что будет – всю правду расскажу.
– Юра! Давай ты.
– Я не могу, я комсомолец. Давай лучше я заплачу, а Володьке пусть гадает.
Бедная цыганка пыжится угадать, зачем мы сюда приехали. Здоровые ребята, болтаются в будний день без дела… Поди сообрази, что мы приехали на шахматный турнир.
Да, нас собрали шахматы. И никакая цыганка не сможет угадать, что Юра и Володя станут гроссмейстерами, что Лев Павлович забросит свою бухгалтерию и станет шахматным судьей. Что будет он пить фужер водки и запивать рюмкой нарзана. Что Женя исполнит предсказание своей матери о том, что в их роду мужчины живут либо долго, либо умирают пятидесяти лет. И он, побывав на своем веку инженером, шахматистом, знаменитым преферансистом, соберется стать писателем и успеет, да только в пятьдесят два года умрет от инфаркта, на пороге признания.
Всего лишь двадцать лет пронеслось. И все эти двадцать лет я буду помнить солнце над Вильнюсом, цыганку, официантку, «поручника», булыжники гетто. И большие, гладкие, как поля шахматной доски, квадратные плиты площади перед собором…
1966 г.
Виктора я знал много лет. Иногда он звонил мне и спрашивал что-нибудь про шахматы. Он окончил философский факультет МГУ, его почему-то назначили редактором в киностудию, он отнесся к этому философски и спокойно проработал там всю жизнь. Виктор сказал мне, что один молодой режиссер загорелся темой шахмат и хочет снимать короткометражную картину, потом спросил: «Кто лучше напишет сценарий, Котов или Флор?». Я никогда не писал сценариев, но почувствовал досаду. Сказал, что не знаю.
Через два дня, опять утром, Виктор снова позвонил и спросил: «А не хочешь ли ты написать сценарий вместе с режиссером?». И через день ко мне пришел Вадим. Он был действительно молод, позже оказалось, что выглядел моложе своего возраста. Образован, окончил технический вуз и институт кинематографии, сам в шахматы не играет, а на мир взирает с интересом и вдумчиво. Однако в его облике сохранилось что-то юношеское.
Я спросил Вадима тоном мудреца: «Разве шахматы годятся для кино? Два лба, упертых друг в друга, неподвижные руки и ноги, что-то там думают… Разве это киногенично?».
«Да, колоссально!» – выдохнул Вадим. Он покраснел и начал ходить по комнате. Он рассказал мне про страсти и надежды шахматиста, про великую драму мысли. В общем то, что известно шахматному мастеру, но я увидел то, чего не знал раньше и, продолжая сидеть, пошел за шахматным дилетантом.