Не надо преувеличивать! - страница 12

— Товарищ Барбу, разве вы не видели по телевизору, что курение вредно, особенно для окружающих? — переменила тему Милика.

Барбу с отвращением пожал плечами, и за столом воцарилось стесненное молчание. В кухне, в глубине двора, загорелся огонь — знак, что Дидина приступила к приготовлению ужина. Из дома вышел Алек Василиаде, еще не оправившийся ото сна. Смочив слюной палец, он поднял его в воздух, чтобы уловить направление ветра. Потом, взглянув на небо, вернулся к себе в комнату, откуда через несколько секунд послышался хорошо всем знакомый голос Гицулеску, весьма обеспокоенного безобразиями, творящимися на западных рынках.

— До чего они дойдут, эти несчастные капиталисты? Полный крах, скоро от них и мокрого места не останется, — с чувством комментировал Цинтой. — Никакого уважения к заработанной копейке. Помню, в прошлом году, когда мы были в Риме, все, как одержимые, кидали деньги в фонтан…

— Фонтана ди Треви…

— Верно, верно… вы тоже там были, товарищ Мирча?

— Только в мечтах, — пробормотал Пырву.

— Да, так вот я и говорю: они не понимают, что значит труд. Весь день в корчме — пьют вермут да кофе «экспресс», едят макароны, разговаривают про футбол и мафию да пристают к женщинам. Если уж и Милику один попытался…

— Может, он был близорукий, — невинно вставила Мона.

— Не слушайте вы Лику, он вечно всем недоволен. А чудеса искусства, которые мы видели — Колизей, Сикстинская капелла, музеи на Виа Венето…

— Мадам, — слегка ироническим тоном дипломатично заметил Мирча. — Вия Венето известна совсем другими экспонатами — можно сказать, тоже весьма художественными, но все же…

— Венето — не венето, ну их всех, — переменил тему Цинтой. — Милика, принеси-ка ты, матушка, кусочек грудинки — знаешь, той проперченой, которую мы сегодня начали, да достань коньяк «Сегарча». Угостим товарищей, ведь на отдыхе так положено: хорошее настроение и дружба!

— Что вы, не нужно! — я почувствовала себя обязанной взять слово за всех остальных.

— Нет, нужно! Хорошая еда, она всегда уместна. Ведь мы здесь — одна семья.

Заслышав глас хозяина, Милика тут же кинулась выполнять приказ, обнаружив большой опыт образцовой домашней хозяйки. Вскоре на столе появилась клеенка, а на ней — мелко нарезанная грудинка, белая брынза и помидоры. Панделе, с выражением доброхотного патриарха, начал разливать в стаканчики коньяк.

— Пробуйте, дорогие товарищи, такого вам отроду не попадалось. И не попадется! У меня он от одного подчиненного. С такими связями человек!.. Жаль, что мы забыли дома проигрыватель. У нас есть пластинка с Долэнеску… Как он запоет «Я родился средь Карпат», аж слеза прошибает. Большой человек, я с ним лично знаком…

— Могу предложить вам запись Вивальди… — остроумно заметила Мона, с аппетитом надкусывая бутерброд с грудинкой.

— Только чтоб это был не «рок»! Мой муж говорит, что от них у него «изжога»… — заявила Милика. — Может, у товарищ Габи есть?

— Она предпочитает музыку природы, уважаемая мадам, записывает голоса птиц, — мягко вмешался Мирча. — А луку у нас нет?

— Поищи-ка, жена, луку. Лук — вещь хорошая, и спишь от него лучше. Скажи Дидине, чтобы она нарвала в огороде. И чесночку. Пировать так пировать!

Милика послушно направилась к хозяйке и, после коротких переговоров, вернулась с пустыми руками.

— Она говорит, что в такой час в огород не ходит. Мол, если кому надо овощей, пусть говорит ей с утра.

— Вот подлая баба, и пальчиком не пошевелит ради жильцов. А деньги, слава богу, берет, как в «Интерконтинентале»!

— Les affaires sont les affaires[7], — с ученым видом объяснил негодование Цинтоя Алек Василиаде, который как раз выходил из комнаты… — Деньги, господа, — как говаривал мой отец, — это причина разброда в современном мире.

Высокий, худой, с несколькими жидкими аккуратно зачесанными прядями на голове, всегда сохраняющий строгую мину и взгляд, слегка недовольный пошлостью современной жизни, господин Василиаде, когда молчал, с успехом мог сойти за человека глубочайшего интеллекта.

— Я слышал, — продолжал свою мысль Цинтой, — от одного человека в деревне — я у него мед покупал, — что муж бил ее до полусмерти.