Не надо преувеличивать! - страница 14

— Смелая женщина, — заметил мне вслед Мирча. — Что поделаешь? Вот так же было с одним моим знакомым: хотел развести двух драчунов, а сам разбил голову и угодил в милицию — за нарушение общественного спокойствия.

Петреску валялся на куче тряпья, представлявшей собой лежанку Дидины.

— Ну, что вы, дядя Тити, разве так можно? Только вернулись, и сразу весь двор переполошили! Если бы вы знали, как Дидина тут вас хвалила… А вы только появились — сразу напились…

Петреску глядел на меня красными глазами пьяницы… Он было осклабился, пытаясь изобрести новое скулодробительное выражение по адресу двора и тех, кто осмеливается… Но в конце концов его нежная природа победила: лицо сморщилось, на глазах появились слезы:

— Никто меня не любит… Только Замбо, только он мне сочувствует… Где ты, Замбо? Иди, иди к Тити, ты один меня любишь… Мадам Олимпия, ведь вы знаете, что я всю свою жизнь трудился, а чего добился? Я человек честный и чужих денег не брал, что бы они ни думали… Иди, Замбо, иди к папе.

Понемногу он успокоился и, больше не обращая на меня внимания, опустил голову на подушку. Я вышла, осторожно закрыла дверь кухни и приблизилась к столу:

— Готово, спит.

Все обменялись полуудивленными-полувстревоженными взглядами. Барбу налил себе еще стаканчик, отхлебнул немного коньяку, подержал его во рту и, с удовольствием проглотив, заключил:

— На боковую! Второй акт — завтра!

Словно в трансе, «гости» семейства Петреску поднялись и молча направились каждый к своей комнате. Над двором воцарилось молчание. Только Замбо тихо хрустел кусочками свежей грудинки, беря их прямо с тарелки. Одно за другим освещенные окна погасли, и над двором повисла глубокая тишина, время от времени нарушаемая лишь отдаленным лаем собак, которым Замбо отвечал коротким рычанием.

Деревня спокойно спала, убаюканная луной. Двор супругов Петреску был погружен в глубокую тишину. Только огромные, волосатые ночные бабочки бились о стекло забытой лампочки. Молчание…

Резкий крик, захлебнувшийся в хрипе, нарушил тишину, и в следующую же минуту двор наполнили сонные привидения в самых разнообразных облачениях — от полосатых пижам до длинных шуршащих пеньюаров.

— Какого черта? Что случилось?

Новый вопль разогнал остатки сна:

— Помогите! Убивают!

Последовали звуки, свидетельствующие о том, что человек задохнулся и упал, затем хрип и какое-то протяжное бормотание, что-то вроде раскатов грозы, то приближающихся, то удаляющихся.

— Петреску бьет Дидину, — с достойной зависти флегматичностью прокомментировал Барбу.

— Сделайте же что-нибудь, ведь вы мужчины! — раздался женский голос.

— Нет уж, лучше нам переждать. Ну, бьет он ее — кому какое дело? Зачем нам вмешиваться в их семейную жизнь? — решил Мирча.

— Но он ее убивает, не слышите?

— Кто кого убивает, господа? Что случилось? — возник в окне едва продравший глаза Димок.

— Вот идите и покажите этому пьянице!

— Какому пьянице, люди добрые?

— Муж Дидины явился.

— Ну и на здоровье. — Нае втянул голову в комнату.

Последовал новый вал толчков, шлепков и коротких, прерывистых вздохов — человек трудился не на шутку.

— Раз кричит, значит, не умерла, — заявил Барбу, удаляясь.

— Нет, это невиданно! Только у этих, в США, я слыхал, еще такое бывает: бандиты вас убивают, а граждане смотрят… Мы обязаны принять меры! — волновался Панделе.

— Бросьте, товарищ Цинтой, Дидина — женщина не промах ей палец в рот не клади.

В самом деле, военное счастье перешло, казалось, на другую сторону: дверь кухни распахнулась, и при свете лампочки в ней возникли две фигуры, сцепившиеся, словно в каком-то гротескном танце — шаг вперед, два шага назад… Более длинный силуэт мужчины пошатнулся, женщина, более плотная, споткнулась, упала, дала ему снизу толчок, и мужчина свалился. Дверь захлопнулась. Раздался скрежет ключа.

Зрители ждали, не смея перевести дыхание. Темная фигурка у дверей встала на четвереньки, потом, держась за ручку, поднялась во весь рост.

— … черт возьми тех, кто тебя породил… убью, чтоб тебя!..

Какое-то время он трудился над ручкой двери, время от времени стучал в нее кулаком, наконец, пошатываясь, отошел.