Не считая лет - страница 4
Ответы — кратки.
До полсотни.
Построены в привычный ряд…
А человек — он как высотка,
которую не просто взять.
Граница
Пусть она условная,
но все же
существует многие века,
обозначив резкую несхожесть
двух живых частей материка.
Даже ливня родственные капли
делятся на этом рубеже:
те уходят в волжские объятья,
эти ищут долю в Иртыше.
Промелькнула каменная россыпь.
В ручейке вода бежит чиста.
Чувствуешь: уже стучат колеса
позвонком уральского хребта.
Где она?
Ищи ее глазами…
Теплый европейский ветерок
облака казаней и рязаней
гонит, как отару, на восток.
Обелиск
в лучах заката розов.
Мир вокруг — и каменист, и крут.
Только европейские березы
нам навстречу в Азию бегут.
Да косарь,
не покосясь на грохот
в спешке пролетающих колес,
не спеша из Азии в Европу,
как сшивая их,
ведет прокос.
Может быть,
когда-нибудь случится,
что по всей планете будет так,
и нигде не будет на границах
часовых,
таможен и собак.
Руки
Для дела,
а не для парада
живем.
…В карманы пиджака
он прячет руки, если рядом
лежит холеная рука.
Свои он называет «лапы».
Шрам перечеркивает шрам…
Тогда река рванула запань,
ломая бревна пополам.
А с баржами —
буксир навстречу.
Детишки, женщины…
Потом
он мог бы вспомнить ветер, вечер
и перевал, покрытый льдом.
А там, над пропастью,
машина
буксует и ползет назад.
Дымится лед,
дымятся шины.
А в кузове — глаза, глаза…
Он вспоминает неохотно,
он никогда не говорит,
как тонут тракторы в болотах,
как рвется трос,
как нефть горит…
Всегда один
бывает первым.
Когда схлестнутся смерть и жизнь,
когда отказывают нервы,
такой находится:
— Держись!..
В большой компании случайной,
в толпе,
шагающей не в лад,
мы эти руки замечаем
и почему-то прячем взгляд.
Снегопад
Словно рябь на воде —
то сильнее, то реже…
Снегопад целый день
тихий, ласковый, нежный.
Никуда не спешит,
никого не торопит.
Беззащитен, пушист
снег садится на тропы.
Я люблю снегопад
вот такой, беззаботный.
Он меня, словно брат,
провожает с работы.
И пока мы идем,
ожидаем трамвая,
мы без слов обо всем
говорить успеваем.
Я устал, говорю,
от себя, от начальства.
Он в ответ — не горюй,
все пройдет, не печалься.
Сколько в жизни утрат?
Сколько было тревоги?
— Хочешь, я до утра
замету все дороги?
И опять — ни следа,
начинай все сначала.
Снегопад, снегопад,
мне ведь этого мало.
Тех дорог? Никогда
ни единого шага —
не предам, не отдам
за великие блага.
Я для них был рожден,
там и смерть свою встречу.
Жадно слушает он,
соглашается, шепчет.
Говорю: виноват,
ты, дружище, не слушай.
Это твой искропад
растревожил мне душу.
Видишь: мал мой успех.
А хотелось так много:
говорить ото всех,
отболеть за любого…
Обострением чувств,
обещаньем надежды
льется светлая грусть
успокоенно, нежно.
«Все рвусь…»
Все рвусь,
но редко успеваю
встать раньше солнца.
Ночь как миг.
И в ней горит, не выключаясь,
зари привернутый ночник.
А если все-таки удастся
подняться в утреннюю тень,
в душе, похожее на счастье,
гнездится чувство целый день.
Идешь пружинистой тропинкой,
промытый свежестью насквозь.
В объятья просятся осинки,
березы не скрывают слез.
От радости хмелеют птицы.
Дымок цветенья над сосной.
И сладко пахнет медуницей,
и терпко — первой бороздой.
Смывает зимнюю досаду
едва наметившийся пир.
И знаешь, что немного надо,
а сердце просит целый мир.
«Мне вспоминается деревня…»
Мне вспоминается деревня
в час равновесья дня и тьмы,
когда несуетно на землю
нисходят сумерки зимы…
Я четко вижу:
мир старинный,
часов замедленная речь.
Стихали женщины, мужчины,
детишки занимали печь.
Невольно —
в сторону работу,
все недоделки — на потом.
Еще несказанное что-то
раздумьем наполняло дом.
Гудел таинственно подтопок,
метались блики на стене.
А в сердце скрещивались тропы
минувших и грядущих дней.
Вставала правда за плечами:
не изощряйся и не лги.
Тогда значительно молчанье,
вздох и касание руки.
Смывалась всякая условность,
все взвешивалось не спеша.
И если появлялось слово,
то обнажалась и душа…
А мы — все наспех:
любим, верим…
Нет, не спеши включать торшер.
Сядь рядом.
Помолчим. Проверим,
что за душой, что на душе.
Ливень
Ликуя молнией и громом,
он в настороженную тишь
ударил конным эскадроном
по звонкому железу крыш.
Отяжелев, пошел работать
с хозяйской щедростью,
с умом
и до седьмого сеял пота
густым серебряным зерном.