Не сдавайся - страница 2

Рыночные дни трудные, а также они благословенны. Они вытаскивают меня из огражденной территории. Каждую субботу и воскресенье с середины весны до поздней осени мы имеем стенд на фермерском рынке под открытым небом в Гринвилле. Он крошечный и отдаленный, чуть ли не последнее отдаленное поселение цивилизованного мира в глубине леса северного штата Мэн, но там я могу поговорить с людьми.

С нормальными людьми, которые живут нормальной жизнью. С нормальными людьми, которые не равняются на злобного, манипулирующего ублюдка, который утверждает, что получил Новое Откровение от Господа. С нормальными людьми, которым не нужно смотреть в пол, чтобы избежать гнева пророка и его сыновей.

С нормальными людьми.

Свободными людьми.

Дэниел утверждает, что у этих людей больше свободы, чем у нас, а я думаю, что он просто пытается убедить себя, что у нас лучше. Но мне лучше знать. Дэниел родился в этой жизни. Я — нет.

Я помню жизнь за пределами этого комплекса. Жизнь в городе, с домами и мощеными улицами, а не в этом скоплении продуваемых сквозняками, переделанных садовых сараев на раскинувшейся захудалой ферме в глубине леса. Жизнь, сосредоточенная вокруг друзей и семьи, школы и торгового центра. Жизнь, построенная не вокруг обшарпанной часовни, где разгневанный старик ежедневно разглагольствует о новом откровении, данном ему непосредственно из уст Господа.

Жизнь, где такой человек как Дэниел мог бы свободно и открыто выражать свою любовь к Иисусу. Где они могли бы пожениться и, как в сказке, жить долго и счастливо, в которой бы сами себе придумали, что хотели.

Это единственная жизнь, которую Дэниел когда-либо знал, и думаю, что он боится оставить ее, не уверенный, что сможет выжить в незнакомом мире. Я не могу понять этого страха перед внешним миром, не могу понять, почему он не хочет такой жизни. На его месте я бы сбежала много лет назад. Но опять же, я счастлива, что он этого не сделал: если бы Дэниел не попросил за меня своего старшего брата, одному Богу известно, за кого бы отец Эммануил выдал меня замуж.

Я убегала. Много лет назад и не один раз. Но я все еще здесь, так что, возможно, Дэниел прав.

Сидеть в первый раз на прохладном утреннем воздухе всегда болезненно, и первые несколько шагов каждого дня — это чистое страдание. Мне двадцать три года, а я хожу так, словно мне шестьдесят три.

— Сегодня утро отвратительное, правда? — спросил мой муж. Может быть, мы и не так близки, как мужья и жены, но очень заботимся друг о друге. Во взгляде Дэниела исчезает часть радости, когда он замечает мою хромоту, но не может видеть скрежет в моем бедре при каждом движении и не чувствует пульсирующую боль.

— Могло быть и хуже, — отвечаю я ему с игривой улыбкой.

— По крайней мере, могу сказать, что сегодня дождя не будет. — Я смотрю на рассвет через поцарапанное и пожелтевшее окно и зеваю.

— Ты думаешь об этом снова, — сказал Дэниел. — Насчет побега.

— Думаю? Да. Даже во сне. — Я вздыхаю. — Всегда.

— Кортни, ты же знаешь, что так нельзя, — утверждает Дэниел, беря мои руки в свои. — В следующий раз? Урок не будет таким простым.

— О, я знаю, этого не произойдет. Я не могу убежать, Дэниел, потому что не могу бегать. Они преподали мне урок очень, очень хорошо. Можно сказать, пригнали в дом.

— Я горько улыбаюсь, а мой муж морщится и отводит взгляд. Да. Уроки. Дружественные маленькие учебные пособия, чтобы помочь даже самому бестолковому студенту понять вещи. Например, почему она не должна убегать.

Да. Очень даже. Я все еще думаю о побеге. Когда дело доходит до того, как научиться сдаваться, я чертовски медленно учусь.

Возможно, этот урок предназначался не только мне или почти мне. Может быть, это предназначалось для всех остальных. И возможно, Дэниел не боится, что не сможет выжить на свободе. Может, выживание только для того, чтобы достичь свободы, которую он считает невозможной.

Дэниел поворачивается ко мне спиной, и мы оба спешим снять длинные фланелевые ночные рубашки, которые нужны даже летом из-за непрочного жилья. Мой муж помогает мне застегнуть пуговицы на спине моего рыночного платья. Эта вещь наименее выцветшее и залатанное в моем ограниченном гардеробе, и оно, вероятнее всего, так же старо, как и я. Поправляю белоснежный фартук, чтобы прикрыть незалатанные дыры на передней части юбки.