Не сотвори себе кумира - страница 12
– Погоди, покажут тебе гуманность, товарищ бывший партиец!- издевательски скалил зубы растратчиц
– Да вы совсем еще карась-идеалист,- заметил мне сосед по полу.
– А вас пытали?- спросил я торговца.
– А зачем меня пытать, я же не политический. Я бытовик! Пока было можно врать – врал, держался, потом признал… Против документальных доказательств не попрешь…
– Обмануть не удалось?
– Не удалось,- без особого сожаления признала бытовик.- Козыри у них сильные в руках… А против вашего брата у них козырей никаких нет. Вот и выколачивают признания, кто как умеет – кулаками или еще чем,- трезво и неглупо разъяснил бывший торговец
Меня лишь удивило в его деле одно: почему все этих растратчиков судят только за растраты и не применяют закона против расхитителей социалистической собственности? Разве товарные ценности на складах и в магазинах не являются социалистической собственность.
Уроки мои в этой мрачной школе, поначалу несложны начались в первую же ночь по водворении в камер. Только я стал засыпать после почти суток волнение тревог, проведенных без сна, как вдруг загремела две и громко позвали:
– Ефимов, на допрос!
Выйдя из камеры, я увидел старшего лейтенанта, вводившего арест. Он довел меня до зарешеченного прохода, а затем, отпустив надзирателя, молча повел меня один. Мы поднялись на второй или третий этаж казались в обычном учрежденческом коридоре с дверьми по обеим сторонам. Позднее я узнал, что следственные комнаты находились в верхних этажах административного корпуса, выходившего одним фасадом набережную, а другим – во внутренний двор тюрьмы оперативник постучал в одну из дверей и пропустил вперед. В небольшой комнате за простым столом сидел средних лет мужчина в штатском костюме.
– Привел вам Ефимова Ивана Ивановича, товарищ Юмов,- сказал мой спутник, поздоровавшись со следователем.
– Спасибо,- без особой охоты ответил сидевший и внимательно поглядел на меня.
Громову было не более сорока лет, но в его темных волосах проглядывались седые пряди. Строгое безулыбистое лицо с наметившимися на переносье и у губ складками показалось мне знакомым. Наверное, я видел то на одном из партсобраний райотдела весной. Да, кажется, в день перевыборов партийного бюро, и сидел он тогда почти в последнем ряду. Возможно, приходилось встречать и на улицах: город был невелик.
Расписавшись в какой-то бумаге, он проводил оперативника до двери, потом прикрыл ее и сел за стол, предложив мне тоже садиться.
– Не удивляйтесь процедуре,- сказал он.- В этих местах так заведено: производивший арест работник должен лично передать мне подследственного…
– Чтобы, не дай бог, не подменили?- с каким-то облегчением заметил я и расслабился.
– Глупость, конечно, но от формализма никуда не денешься… Мне поручено вести ваше дело, и я надеюсь на вашу полную откровенность.
Меня поразили открытость и простота его манеры. Держаться, и прежде всего отсутствие того литературного образа, который нередко рисуют нам писатели в книгах о чекистах.
Громов достал из своей папки бланки протокола и записав с моих слов анкетные данные, отодвинул бумаги.
– Вам известно, в чем вы обвиняетесь?
– Понятия не имею, если не считать общей форму изложенной в ордере на арест.
– Формула устрашающая, слов нет, поэтому я и прошу вас рассказать о себе подробнее.
Биография моя была несложной. Крестьянин-бедняк из многодетной сиротской семьи, в силу этого вынужденный пойти в пастухи с тринадцати лет. С шестнадцати лет в комсомоле, с девятнадцати – в партии большевиков. По профессии политпросветработник, преподаватель ленинизма и политической экономии, селькор ранних лет, газетчик. Рассказывать, в сущности, было не чего, да и что мог поведать о себе тридцатилетний молодой человек, воспитанный уже при Советской власти Жизнь, по сути, еще только начинается…
Громов то и дело переспрашивал меня о последних годах жизни и о работе, о взаимоотношениях с работниками райкома партии. Я отвечал довольно подробно
– А теперь расскажите, как была вами напечатана газете заметка под заголовком «Дело Тухачевского потрясло весь пролетарский мир».