Не сотвори себе кумира - страница 13

Мне не пришлось напрягать память: злополучна история случилась два месяца назад.

– В середине июня, после процесса над изменника ми Родины Якиром, Тухачевским и другими, в подборе откликов и заметок селькоров с общих собраний и митингов трудящихся района была действительно набран и заметка с упомянутым заголовком… Вы должны знать что все материалы в газетах располагаются строго по от делам, по тематике. Во главе отделов имеются начальники, а у них – сотрудники, инструктора и множеств) добровольных корреспондентов в лице селькоров. Материал для каждого номера готовится отделами согласно плану. Часть его пишут сотрудники, они же обрабатывают селькоровские или рабкоровские заметки, если те достойны общественного внимания. Указанная вами заметка тоже была подготовлена каким-то отделом набрана. Затем ее заверстали в газетную полосу, и среди прочих она оказалась на столе дежурного по номер для правки перед сдачей номера печать.

– Вы читали тот номер?

– Да, я.

– И вы заведомо пропустили такой заголовок для печати?

– Почему заведомо? Заглавие было дано автором просто не нашел в нем ничего предосудительного…

– «Предосудительного»!- иронически повтори Громов, как бы передразнивая меня.- А где же была редакторская бдительность, политическое чутье коммуниста? Вы не нашли тут ничего особенного, а вот люди нашли… Нашли ведь?

– Нашли-то нашли, да так ли уж я повинен? Вместе со мной газету просматривал цензор Васильев, он и предложил изменить заголовок. Я согласился и тут же на полосе закрестил его и заменил другим.

– А если бы Васильев тоже не заметил или ничего бы не сказал вам?

– Заметка пошла бы в печать в том виде, в каком была набрана.

– Значит, вы тогда и сами согласились, что такой заголовок аполитичен, не отвечает духу времени?

– Ас чего было не соглашаться и против чего, в сущности, спорить? И так ли велика моя провинность, товарищ следователь? Ошибка здесь не столько политическая, сколько стилистическая… Цензор возражал лишь против слова «потрясло» и просил заменить его словом «возмутило» или каким-то другим, что по сути одно и то же. Потрясти может и гнев, и злость, любовь и ненависть, восхищение и ревность в равной степени. Разве это не так?

– Значит, с «потрясением» газета не выходила?

– Нет,- покачал я головой.- Вышла без «потрясения».

– А как же в документе, имеющемся в деле, сказано, что была заметка с таким заголовком, и на этом основании вам вменяется в вину сочувствие врагам народа.

– Автор документа, мягко выражаясь, вводит в заблуждение. Возьмите подшивку «Трибуны» за июнь и убедитесь, что я прав.

– Хорошо, я проверю. А какие у вас были основания требовать пересмотра приговора Военной коллегии Верховного суда по данному делу о казни преступников?

– Не было этого!

– Вот тут написано…

Я уже понял, чей донос он цитирует, и, потеряв выдержку, перебил следователя:

– А там не написано, что я собирался убить семерых членов Политбюро из шестизарядного пистолета, которыми был изъят при аресте?

– Хорошо, что вы не утратили в тюрьме чувства юмора, Ефимов, но боюсь, что шутками вам не отделаться. С законом шутки плохи.

– Готов отвечать по всей строгости закона…

Теперь скажите,- продолжал Громов после записи протокол,- было у вас основание считать невиновными Лобова и Арского, бывших работников редакции, когда вы выступили на партийном собрании в их защиту?

– Я и теперь не откажусь снова выступить, потому что я уверен в их невиновности.

– Разве вы не знали, что они осуждены как враги народа?

– Они такие же враги народа, как, например, моя неграмотная мать или я сам. А если я в чем-нибудь уверен, то готов защищать свою веру до последних сил. Кроме того, меня возмущало то, что их исключили заочно, даже не дав им возможности объясниться. Все ведь было сделано заочно… по-воровски. Об этом я и сказал. Я знал их обоих как хороших партийных газетчиков… Кроме того, два года назад я давал рекомендацию Лобову при его переводе в члены партии. Какие же они враги? Я полагаю, их кто-то оклеветал, а следствие поверило клевете…

Громов долгим придирчивым взглядом посмотрел на меня, и в глазах его промелькнул еле уловимый знак одобрения. Затем он снова заглянул в синюю папку и сурово произнес: