Небеса чистого пламени - страница 7

. И оно черное. И все анубисаты единогласно сошлись на том, что от него, как там в газетах писали, кхм, пахнет Анубисом, пахнет смертью.

— Знаешь, после того как мир перевернулся, в плане, когда мы открыли для себя Египет по-новому, такое уже не особо удивляет, а скорее…

— Напрягает? — подсказал Невпопадс.

— Смущает, — нашелся со словом цирюльник. — А́мнибус всегда был городом Осириса, и странно привозить сердце другого бога, пусть тоже имеющего отношение к смерти, сюда, а не в Прагу, где стоит ониксовый храм Анубиса. Это все равно, что привезти это сердце в Венецию, где хрустальный храм лучезарного Ра ловит свет зеркалами…

— Ну, это повод навести шуму и немного поднять статус города, — пожал плечами жандарм. — Я не удивлюсь, если гранд-губернатор лично на этом настоял.

— Мне не нравится, что в наш город привезли смерть, — четко сказал Алексис, поправив свой небольшой амулет бога Ра — солнце, зажатое в лапках скарабея. Оссмий глянул на Бредэнса — усы того чудно подергивались на ветру.

— Да брось, — махнул рукой жандарм. — Вот это уже точно предрассудки. К тому же, не переживай, твои руки тебя не подведут из-за какого-то там сердца Анубиса.

Он знал — один из немногих. Знал, что Алексис Оссмий, прекрасный цирюльник с абсолютно неподходящими для своей работы руками и габаритами, больше всего на свете боится вида крови, даже нескольких капель, при виде которых мгновенно теряет сознание.

А еще, Алексис боялся убить.

Каждый раз он орудовал бритвой, ее холодная острота сверкала и скользила так близко к шеям приходящих мужчин. Они были разными: кто-то милыми и добрым, кто-то просто надоедливым до чертиков, а кто-то оказывался такой гадиной, таким лицемером, от одного присутствия которого становилось тяжело дышать… Становилось тяжело осознавать, что такой человек — точнее, лишь гнилое подобие человека — ходит по тем же мостовым, пьет ту же воду и дышит тем же воздухом. А бритва всегда была так близка к горлу…

Не то чтобы Оссмий постоянно задумывался о том, чтобы убить кого-нибудь. Но мысли, что он, потеряв контроль, может такое учудить, залетали в голову — так, мимолетом, но все же залетали, впечатываясь в сознание. К тому же, с его руками — умелыми, легкими, но такими массивными…

Алексис постоянно делал выбор, выбор не быть убийцей, выбор оставлять все, как есть, и пусть Боги играют с судьбой, а он просто посмотрит в сторонке, стараясь даже не думать о галлонах брызжущей крови.

Однажды, когда цирюльник только учился, он случайно задел шею клиента бритвой — ничего серьезного, но какая-то вена очень долго кровоточила, не жутким фонтаном до потолка, а слегка, как струйка полуиссхошего родника. Но гостю стало дурно, позвали медика, тот измерил его ка — жизненную силу — и срочно повез в госпиталь.

Кровь остановили, но мужчина почему-то скончался. Алексис винил в этом себя и только о себя, а при виде крови — даже самого крохотного пятнышка — впадал в ступор, перед глазами начинали плыть алые, тушью текущие пятна…

И потому Алексис Оссмий работал ювелирно.

— Ай-ай! — из глубины раздумий выплыть цирюльника заставил комариный писк жандарма. Тот с выпученными глазами смотрел на серебренные карманные часы, испачканные чем-то желтоватым и инкрустированные крестом-Анкхом — говорят, его изображение не только делало ход дирижаблей плавнее, но и не давало сбиваться часам. — Вот же засада, я тут с тобой заболтался, а мне пора!

— Ну, ты любитель поболтать, — улыбнулся Алексис.

— Был бы ты не таким амбалом, врезал бы за такое отношение к старшим, — хихикнул Бредэнс, пряча часики в карман.

Оссмий, тем временем, полез в карман своих черно-белых, на два размера больше полосатых брюк — достав часы, цирюльник присвистнул.

— Да уж, и мне тоже пора. Прогулки — это замечательно, но очередей никто не отменял. А бриться всем почему-то постоянно хочется! Ума не приложу, почему.

Алексис рассмеялся.

— Ну тогда увидимся! — крикнул уже сверкающий пятками вдалеке жандарм, для своего возраста слишком прыткий.

Поток желающих побриться и подправить себе бородку сбавился лишь ближе к вечеру, когда за окнами уже начало темнеть, а горизонт постепенно заливался бледно-зеленым — никакой магии, просто игра света, намекающая на теплое завтра, слегка ободряющая и восхищающая, конечно.