Небеса чистого пламени - страница 9

.

Смешок напоминал звон разбитого стекла.

— Сначала должны загореться небеса А́мнибуса, чтобы каждый дирижабль пылал всепожирающим огнем. И пускай сам Анубис наслаждается эти и страдает — вы же слышал, что его сердце привезли сюда? Пусть стонет, потому что он тоже знает, что смерти… впрочем, неважно. А вместе с ним будет плакать от ужаса Осирис… Как, однако, удачно застать всю смерть разом.

Алексис добривал Пламеня, и только тот, кто мог бы смотреть не на человека, а сразу в его нутро, понял бы, что прямо сейчас цирюльник делает выбор. Тот же самый выбор, который делал каждый раз, когда брил последних негодяев, подлецов и развратников, выбор, не позволявший всем самым черным тварям, что живут внутри, выскочить наружу. Но одно дело — какой-нибудь садист или изменщик, а другое — человек, который абсолютно серьезно, без нотки улыбки, говорит о том, что собирается разжечь небеса над А́мнибусом. И признается в этом первому попавшемуся цирюльнику — так могут делать только настоящие фанатики или сумасшедшие, уверенные в том, что ничего не встанет у них на пути. Люди, которым и в голову не придет, что они делают что-то не так — а раз они все делают правильно, почему бы и не рассказать об этом? Тем более, что голодная, пламенная задумка в их головах уже давно пожрала душу от одиночества.

Говорят, что, если долго смотреть в бездну, бездна начнет смотреть в тебя. Так вот, если долго говорить с бездной, этой черной пустотой — то она начнет поедать тебя.

Сейчас выбор в сознании Алексиса напоминал перепутье, обе дороги на котором вели к глубоким пропастям, но во только разным — убей и стань чудовищем, спустившем черных псов с цепи, сняв себя с предохранителя; не убей — и из-за тебя погибнет не сосчитать сколько людей, а в городе, любимом городе Алексиса, в городе с крышами серебра, в городе возрождения, случится катастрофа.

Все дело всегда в выборе, только и всего.

И Алексис, скрипя душою так, будто бы она крепилась к телу на ржавых шарнирах, сделал выбор, вытерев подбородок и щеки Алистера насухо.

— Ну вот, — Пламень провел рукой по лицу, смотрясь в зеркало. — Совсем другое дело. Увидимся, когда… когда вы зажжетесь вновь.

Клиент похлопал Алексиса по плечу, напоминающему миниатюрный горный пик, положил на столик несколько купюр и вышел вон.

Конечно, цирюльник не собирался мириться с планами Пламеня, как и любой нормальный человек в такой ситуации. Поспешно убрав инструменты, Оссмий выбежал на крыльцо, но остановился, обернувшись.

— Да… гори оно все! — вздохнул Алексис, ринувшись обратно в цирюльню. — Гори, вот именно. Гори…

Положив складную бритву в карман, цирюльник Алексис Оссмий отправился в единственное место, куда добропорядочные граждане ходят в таких ситуациях — в Жандармерию.

Брендэнс понимал, что он — человек уже далеко-далеко не молодой, и всеми преимуществами своей старости старался пользоваться на полную катушку — раз уж она наступила, то пусть от нее будет хоть какая-то польза. А потому спать жандарм ложился рано, обычно ссылаясь на боль в суставах, мигрень и еще миллиард болезней, которые к пресловутой старости прилагаются.

Перед сном Невпопадс обязательно расчесывал усы с бородкой, крахмалил их специальной мятной пудрой, выпивал стаканчик виски — в конце концов, после стольких лет глоток лекарства-от-всего-на-свете на ночь Бредэнс может себе позволить — и обязательно доставал из ящика прикроватной тумбочки табакерку. После этого жандарм взбивал подушки, одеяло, открывал окна или разжигал камин (в зависимости от погоды), выпивал еще стаканчик виски, производил манипуляции с табакеркой, надевал маску для сна и наконец-то с чистой совестью впадал в дрему. От таких продолжительных сборов посходили бы с ума даже самые привередливые короли былых времен.

Сейчас Бредэнс как раз находился на стадии «провести манипуляцию с табакеркой», но алгоритм был нарушен, потому что в дверь сначала позвонили, мгновение спустя — забарабанили. И все бы ничего, но потом это повторили, словно бы запустив бесконечный математический период.

Жандарм тяжело вздохнул.