Небольшие повести - страница 33

Звали его Терентий Васильевич. Он работал в приречье Лены в леспромхозе кем-то вроде вербовщика и душевно страдал, когда ребята, которым он по долгу службы обязан был сулить молочные реки и кисельные берега, поносили его последними словами за холодные общежития и постный харч.

- И ребяты у нас хорошие, - продолжал он. - Такие хорошие ребяты!.. А никому дела нету. Полтора плана дают, а бытовое житье никуда не годится…

По правде сказать, таежная наружность Терентия Васильевича повлияла на мое решение больше, чем что-нибудь другое, и вскоре мы с ним мотались над сопками в холодном самолетике.

На место мы прибыли днем.

К нижнему складу пришлось шагать пешком по берегу, а потом через реку; на нижнем складе с трудом поймали попутную. На попутной приехали к верхнему складу, а оттуда стали спускаться в деревню.

Спустились мы в деревню только к вечеру.

Заколдованная стужей тайга была прекрасна. На пнях высились пышные боярские шапки снега. Черноствольная северная березка, прогнувшись дугой до самой земли, застыла под снежной тяжестью. Радужные на морозе солнечные лучи, пробиваясь сквозь кроны кедрачей, зажигали розовыми огнями сугробы. Все было разукрашено пушистым, сверкающим куржаком: телеграфные провода, ресницы людей, ворс рукавиц; каждая веточка кедрача и елки сверкала и искрилась.

На делянках неподвижно стояли матовые от мороза газогенераторные тракторы с заведенными моторами. Глушить их было запрещено: при здешних морозах остывший двигатель завести невозможно. День был актирован. Рабочие сидели по домам.

Подбадриваемые стужей, мы с Терентием Васильевичем быстро шли по визиру, и под нашими ногами крахмально хрустел свежий, недавно выпавший снег. Случайно я наступил на что-то твердое. Это был замерзший воробей, твердый, как камушек.

- Ну мороз!.. - пробормотал я.

- Это еще не мороз, - ответил Терентий Васильевич.

После того как я очутился на лесопункте, он считал свою задачу выполненной и перестал баловать меня разговорами.

Такой уж у меня, очевидно, органический недостаток: пока не вижу человека, олицетворяющего тему, не могу написать ничего путного. По-моему, заметка о холодных общежитиях лесорубов требует героя так же, как очерк идущий под рубрикой «Герои семилетки». Можно, конечно, описать щели между половицами и проехаться насчет коменданта, не нашедшего в дремучей тайге дров, но насколько сильней прозвучит материал, если написать о парне, который по милости бездушного головотяпа схватил в холодном общежитии воспаление легких!

Впрочем, найти героя будущего очерка совсем не та к просто. Но уж если посчастливится - благодарите судьбу! Все вокруг оживает, сами собой появляются композиции и сюжет, определяются границы отбора материала, фантазия смело соединяет факты, слова складываются в строки, и вы, еще не начиная писать, видите, какого размера будет очерк и как он встанет на газетной полосе.

Ночевать меня взял к себе Терентий Васильевич. Он жил в маленькой деревеньке у верхнего склада. Отсюда на берег реки к нижнему складу возили длинномер, фанерные и спичечные кряжи, кедр, идущий на карандаши, спецсортименты. Весной, когда вскроется река, лес поплывет на стройки.

Как сейчас вижу темные бревенчатые стены горницы Терентия Васильевича, украшенной веерами из хвостов глухарей и рябчиков, крыльями уток. Спал я на широком топчане, на подушке, от которой пахло кислыми щами (Терентий Васильевич иногда накрывал ею еду, чтобы не остыла). Надо мной висели зимние мохнатые рога козла, а на полу была расстелена сохатиная половинка.

После утомительного дня я заснул быстро, и мне снилась пересеченная электрическими проводами обжитая тайга, ледяные дороги, тракторные пути, окутанные теплым паром тракторы, костры, порубочные остатки и сучкорезные секиры, похожие на топорики древнеримских ликторов.

И когда я проснулся, мне стало ясно, что ограничиться короткой заметкой о холодном общежитии непростительно. Заметка, конечно, нужна, никто не спорит. Но разве не интересно попытаться рассказать о самом значительном, что здесь происходит, - о людях, меняющих лицо Сибири? И крепкий, спокойный, не боящийся ни стужи, ни работы лесоруб - покоритель тайги - уже мерещился в моем воображении. Пока что он вырисовывался смутно, неопределенно, и только одна подробность казалась почему-то обязательной: покоритель тайги носил заячий малахай, и наушники не были опущены, а завязаны наверху и сдвинуты назад, на затылок.