Неизвестная революция 1917-1921 - страница 11

Такое состояние ума российских крестьянских масс было весьма характерным для той эпохи. На протяжении XIX века оно только усугубилось, вопреки растущему недовольству и все более частым индивидуальным и локальным актам возмущения. Терпение крестьян иссякало. Тем не менее, в массе своей они все более страстно верили в приход царя-«освободителя».

Этот «миф о добром царе» являлся основополагающим фактором жизни российского народа в XIX веке. Без него невозможно понять последующие события. Он позволяет осмыслить некоторые явления, которые иначе остались бы непонятыми. Он в значительной степени служит объяснением русского парадокса, о котором мы уже говорили и который некогда поразил умы многих европейцев, сохранившись почти до самой революции 1917 года: с одной стороны, немало культурных, образованных, передовых людей, хотевших видеть свой народ свободным и счастливым, людей, воспринявших новые идеи и боровшихся за освобождение трудящихся классов, демократию и социализм; с другой стороны, народ, ничего не делавший для своего освобождения — не считая нескольких малочисленных и незначительных выступлений, — народ, слепо поклонявшийся своему кумиру, лелеявший мечту, не понимавший тех, кто жертвовал собой ради него. Безразличный, не желавший видеть правды, глухой ко всем призывам, он ждал царя-освободителя, как первые христиане ожидали мессии[3].

Годы царствования Николая I — 1825–1855. С революционной точки зрения, в то время не произошло ничего выдающегося. Но в целом это тридцатилетие на многое наложило свой отпечаток.

Взойдя на трон под знаком восстания декабристов, Николай I решил взять страну в железные тиски, стремясь в зародыше задушить любые проявления свободолюбия. Он до крайности упрочил абсолютистский режим и завершил превращение России в бюрократические и полицейское государство.

Воспоминания о французской Революции и прокатившихся затем по Европе революционных движениях были для него настоящим кошмаром. Поэтому он принял чрезвычайные меры предосторожности.

Все население находилось под пристальным наблюдением. Бюрократический, полицейский, судебный произвол переходил все границы. Всякое стремление к независимости, всякая попытка избавиться от тяжкого полицейского гнета беспощадно подавлялись.

Естественно, не было и намека на свободу слова, собраний, организации и т. д.

Цензура свирепствовала как никогда прежде.

Любое нарушение «закона» каралось предельно сурово.

Польское восстание 1831 года — с беспримерной жестокостью потопленное в крови — и международная ситуация подталкивали императора к дальнейшей милитаризации страны. Он хотел, чтобы жизнь народа подчинялась жестким казарменным правилам, и суровое наказание ожидало всякого, кто не подчинялся установленной дисциплине.

Самодержец вполне заслужил свое прозвище: «Николай Палкин».

Несмотря на все эти меры — или, скорее, благодаря им и их губительным последствиям, в которых царь не желал отдавать себе отчета, — страна (отдельные слои населения) по любому поводу выражала свое недовольство.

С другой стороны, поместное дворянство, которое император особенно лелеял, видя в нем свою основную опору, безнаказанно и жестоко эксплуатировало своих крепостных. И в крестьянских массах нарастало глухое, но все более явственное недовольство. Мятежи против помещиков и местных властей угрожающе множились. Репрессивные методы теряли свою эффективность.

Продажность, бездарность и произвол чиновников становились все невыносимее. Царь, нуждаясь в их поддержке, чтобы держать народ в повиновении, не хотел ничего видеть и слышать. Это только усиливало недовольство всех, кто страдал от подобного положения вещей.

Живые силы общества были подавлены. Царила официальная рутина, столь же абсурдная, сколь бессильная.

Подобная ситуация неизбежно вела к распаду всей системы. Прочный на вид, режим кнута загнивал изнутри. Огромная империя становилась «колоссом на глиняных ногах».