Неизвестные Стругацкие: От «Града обреченного» до «"Бессильных мира сего» Черновики, рукописи, варианты - страница 20
Далее следует путешествие по бассейну, заполняющемуся водой и паром. В окончательном варианте пар только упоминается, а в черновике о нем подробнее: «Откуда пар? — повторял он про себя, как будто это имело хоть малейшее значение. Откуда здесь взялся пар? Ведь вода не горячая, так почему же пар? Такие вот бессодержательные и бесполезные мысли скакали у него в голове, как воробьи по веткам…»
Встретившийся Андрею на другой стороне бассейна «дядечка» в окончательном варианте: «Был этот дядя в комбинезоне с лямками на голое загорелое тело, отличался изрядным ростом и чем-то очень напоминал соседа по лестничной площадке…» В черновике же: «Этот дядечка был совсем маленького роста, очень загорелый и ладный, и чем-то он напоминал учителя физкультуры…» Хотя прозвище его было таким же — Конь Кобылыч. Во время длительных нравоучений его, когда Андрей Т. обсыхает и пьет чай, в черновике опять идет перебивка, которой нет в окончательном варианте:
Андрей Т. уже и не пытался вставить словечко. Он уныло погрузил нос в чашку с чаем, хлебал, кусал и жевал калач, но уже не чувствовал ни вкуса, ни удовольствия. Видимо, все взрослые таковы. Может быть, они и умны, по-своему, но простейших вещей понять не умеют. Совершенно как старший брат-студент: интегралы, дифференциалы, потенциалы, вариационное исчисление, а дашь ему задачку про трудодни, он ее без иксов-игреков решить не может, пыхтит только от злости… И все время говорят. Обожают говорить, и так, что возразить вроде бы невозможно, а все — не то. Не про то. А возразить нечего. Возразишь — говорят: не хами. Еще раз возразишь, уже по-другому, вежливо — начинаются вытекающие последствия.
Надобно было срочно менять тему беседы, и воспользовавшись тем, что Конь Кобылыч приостановился ненадолго, чтобы перевести дух и подлить кипятку в заварочный чайник, Андрей Т. ворвался в образовавшуюся паузу:
— А вы не знаете случайно, что тут вообще такое?
— Где? — спросил Конь Кобылыч, и темное лицо его стало еще темнее.
— Да вот тут. Везде. Тоннель какой-то, бассейн…
Конь Кобылыч посмотрел на Андрея сумрачно и вдруг шмыгнул носом.
— Не уполномочен, — сказал он. — Не мое это дело. Мое дело маленькое: доставать со дна разных-всяких, которые утопли от глупости. Достанешь его, откачаешь, просушишь и — домой, к мамочке.
— И много таких… которые?..
— Много ли, мало, а работы хватает. Телевизор посмотреть некогда, не говоря уж о том, чтобы театр посетить.
— Что же, они все плавать не умеют, что ли?
— Кто умеет, кто не умеет, а просушить всех надо, и объяснить надо каждому что к чему, а они — бестолковые. Говоришь, говоришь, а им — как горох об стену.
— Почему?
— Не знаю. Раньше, я понимаю, были в основном неграмотные, а теперь кого ни возьмешь, четыре класса уж точно окончил, а многие даже и все восемь. Казалось бы: образованные люди, должны разбираться что к чему. Нет, не разбираются…
— И все они идут Генку спасать?
— У каждого свой Генка, — сказал Конь Кобылыч совсем уже угрюмо. — Каждый по-своему с ума сходит, и каждого приходится обратно в ум вгонять… — Он оборвал и махнул рукой. — Эх-ма, да не об них речь. Вы-то как? Пообсохли? Самочувствие как? Нормальное?
— Нормальное, — сказал Андрей.
Он почувствовал, что беседа идет к концу, и это обстоятельство его почему-то обрадовало. Хотя Конь Кобылыч и говорил вроде бы вещи обыкновенные и казался добрым дядькой, но было в нем что-то такое неприятное. Есть такие люди, которым сказать нечего и именно поэтому они очень много и веско говорят. И еще есть такое раздражающее понятие: «практичность». Оно вызывало в воображении некое неопределенное лицо с поджатыми губами и глазами, лишенными выражения. Конь Кобылыч был несомненно как-то связан с этим понятием, хотя губы у него были как губы, а глаза — скорее даже грустные и совсем незлые.
Андрей Т. принялся одеваться. Он очень спешил, ему хотелось поскорее отсюда уйти, и он только мельком удивился, откуда взялись эти роскошные джинсы «суперрайфл», и какая-то попсовая рубашечка, изукрашенная иностранными надписями на непонятном языке, и уж вовсе невообразимые ботинки-сапоги все на молниях и почему-то с карманами.