Неизвестные Стругацкие: От «Града обреченного» до «"Бессильных мира сего» Черновики, рукописи, варианты - страница 21

— Вот и хорошо, — приговаривал между тем Конь Кобылыч, оказывая посильную, но непрошенную помощь в натягивании, застегивании, защелкивании и одергивании. — Вот и ладненько… И домой… К мамочке…

Приближался очень неприятный момент объяснения и расставления точек над «и».

— Мамы дома нет, — пролепетал Андрей, стремясь то ли отдалить этот неприятный момент, то ли сгладить резкости, которые неизбежно должны были сейчас возникнуть.

— Ну, к папочке… — не вступая в спор, ответствовал Конь Кобылыч.

— И папы нет, — пролепетал Андрей. Ему очень не хотелось кого-либо обижать.

— Но дом-то у вас есть? — сказал Конь Кобылыч. — Или дома тоже нет?

— Дом есть. Но мне не надо домой. Мне надо наоборот. Генка ведь…

— Опять двадцать пять за рыбу деньги, — произнес Конь Кобылыч с какой-то унылой досадой. Он набрал в грудь побольше воздуху и пошел, и пошел, и пошел…

Андрей услышал огромное количество пословиц и поговорок, как правило назидательных и совершенно ему незнакомых. Например: «До ста лет жила кума — да так не нажила ума». Или скажем: «Сила солому ломит». Или даже такой шедевр, как:

Здесь Авторы в черновике оставили пустое место, а позже вписали: «Не ступай собака в волчий след — оглянется, съест». (Далее по тексту эта пословица встречается еще, уже напечатанная, что говорит о том, что пословицы искались в процессе написания рукописи.) Предыдущие пословицы они правят на «Хотя рыбы не есть, зато и в воду не лезть» и «В камень стрелять, только стрелы терять», и еще на полях записывают варианты: «Семеро ворот, да все — в огород», «Живи, Устя, рукава спустя», «Друг с тобой, как рыба с водой — ты на дно, а он на берег».

Первое время он эти пословицы считал, но, досчитав до шестнадцати, сбился, потому что Конь Кобылыч ударился рисовать воображаемые картины. Некоторые их них впечатляли. Например, отец, черный от горя, молча бьется лбом о подоконник, в разодранной до живота рубашке. Представив себе эту страшную картину, Андрей Т. ощутил болезненный укол совести, но тут Конь Кобылыч сам все испортил, нарисовав, как старший брат-студент разбивает о пол японскую машинку и в отчаянии топчет ее остатки сапогами. Эта сцена показалась Андрею малодостоверной и вдобавок насторожила: откуда, собственно, этот Кобылыч знает про машинку? Это еще что за телепатические фокусы?..

И Андрей подхватил Спиридона и принялся осторожно осматриваться в поисках дороги вперед. По-видимому, дорога вперед находилась за вон той дверью, потому что никаких других выходов из этого помещения обнаружить не удавалось. Кругом были глухие стены, увитые сложнейшей системой труб парового отопления, а там, где раньше был бассейн, теперь стоял плотный белый туман и доносился оттуда гулкий невнятный банный шум и даже, кажется, возгласы моющихся (что-то насчет веников).

Поскольку Кобылыч стоял как раз на пути к единственной двери, предстояло, видимо, в каком-то смысле прорываться, но довольно скоро Андрей обнаружил, что Конь Кобылыч словно бы впал в некий транс: глаза его были закрыты, руки обвисли безвольно, а сам он все говорил и говорил, и Андрей вдруг понял, что речь его совсем потеряла связность и звучит примерно так: «Никакой опыт не опасен, если на него отважиться. Гете. Опыт — вот учитель жизни вечный. Гете. Опыт — дитя мысли, а мысль — дитя действия. Бенджамин Дизраэли. Один терний опыта стоит дремучего леса назиданий. Лоуэлл…»

Видимо, Кобылыч до того увлекся нравоучениями, что впал в забытье и теперь читал по памяти какой-то сборник афоризмов. Обстановка складывалась благоприятная. Бочком-бочком, на цыпочках Андрей обогнул бубнящего как магнитофон Коня Кобылыча и, подкравшись к двери, потянул ее на себя. Дверь неохотно (словно ее кто-то держал с той стороны) приоткрылась, Андрей пролез в образовавшуюся щель…

Затем, как уже было сказано выше, идет отрывок с коридором, где пахло канцелярией и были развешены объявления. Там Андрей Т. вспоминает о том, как он взбирался на пожарную лестницу и, пытаясь объяснить, почему у него трясутся руки, придумал себе болезнь Паркинсона. В опубликованном варианте далее идет: «…за многими делами он так и не удосужился выяснить, есть ли такая болезнь на самом деле, и если есть, то болеют ли ею люди…» В черновике воспоминание продолжается: «Эта унизительная ложь преследовала потом его целую неделю: время от времени он спохватывался и принимался трястись под внимательными взглядами своих товарищей, и кончилось это тем, что перепуганная классная воспитательница по прозвищу Яишница отвела его к врачу…»