Неправильный рыцарь - страница 10

Никто даже не обратил внимания на пропажу служанки. Даже Эгберт. Да и неудивительно: вокруг творилось столько невероятного! Такого он не видал даже на празднестве в честь святого Бонфуция, которое всегда проходило шумно, затейливо и — обязательное условие! — было полно чудес.

Например, какую-нибудь ненужную (или же сильно провинившуюся) служанку монахи ненадолго превращали в курицу — и обратно. Пока ее тело было одето в перья, несчастная, как правило, истошно кудахтала, а хозяйка или хозяин грозились сварить из нее святому отцу наваристый бульон или суп с лапшой (это уж, как тому заблагорассудится). Все вокруг едва не падали от смеха: уж очень забавно кудахтала курица-служанка, пытаясь удрать от волшебника-монаха. Но как ни быстро она улепетывала, как ни старалась, тот всегда оказывался проворней. Через минуту-другую бедняжка уже трепыхалась и билась в его цепких пальцах, что вызывало еще более громкий смех.

Или вот еще забава — приделать какому-нибудь беспробудно дрыхнущему пьянице вместо ног свиные окорока и отволочь спящего бедолагу на кухню, предварительно сняв с него штаны и заголив подол.

Или вот тоже, нечего сказать, веселенькое дельце — заставить мочиться нищих вином и пускать из ушей мыльные пузыри. Или кормить зевак, которые с разинутыми ртами следили за вдохновленными манипуляциями монахов-магов, пирожными — воздушными и сливочными, щедро сдобренными заварным кремом, сахаром и корицей, что за минуту до этого гонялись друг за дружкой по фарфоровому блюду, а еще раньше… шныряли в подвалах замка — ведь в пирожные превратили… крыс. Но только вот превратиться-то они превратились, да резвости своей не утратили. Смех, да и только!

Аж до самого вечера пробродил Эгберт, словно богатый деревенский увалень, впервые попавший в город. Бродил и с изумлением таращился на местные диковинки. Ему хватило трёх лет (всего трёх!), чтобы напрочь отвыкнуть от шумных празднеств — ярмарок, турниров, карнавалов и всего того замечательного, что их сопровождало. Походная жизнь, мягко говоря, не отличается особыми удобствами, а забавами и увеселениями — уж и подавно. К тому же, отрубленные головы, руки-ноги и свежевыпущенные кишки врага — зрелище, безусловно, торжественное и поучительное, но вряд ли настраивающее на весёлый, легкомысленный лад. Поэтому не стоит удивляться тому, что происходящее захватило Экберта целиком — как говорится, с душой и потрохами. Он переходил от одной магической площадки к другой. Восторгу его не было предела, и радости не было границ, пока… (о, злосчастье!) пока он не встретил группу рыцарей. Судя по многочисленным гербам на одежде (некоторые оказались вышиты либо нашиты в совершенно неожиданных или… или нет, скажем лучше — малопригодных для этого местах) — рыцарей очень и очень знатных. Но не слишком богатых. Опять-таки — судя по одежде, а точней — по степени её ветхости и потёртости, и отсутствия непременных для богачей золотых побрякушек. И всё же, несмотря на полное (или почти полное) отсутствие денег, это были самые что ни на есть сливки общества. Обломки… ох, простите великодушно! — потомки древнейших и достойнейших родов.

До прихода Эгберта они явно скучали: «и это здесь, в таком-то месте!» Но завидя его, страшно обрадовались, оживились и напомнили «благородному господину барону, славному победителю и жениху Несравненной» о последующей (буквально через пару часов!) Разгульной Ночи.

«Благородному господину барону» тут же захотелось удрать. Исчезнуть. Испариться. И всё равно, абсолютно все равно, куда. Да хоть в адские пропасти! Но к горькому сожалению Эгберта Филиппа, сира Бельвердэйского и Лампидорского, он не был накоротке ни с кем из магов (хотя бы и самыми неважнецкими). А уж о том, чтобы иметь одного из этих умельцев-пройдох у себя на постоянной службе, не приходилось и мечтать. Следовательно, сделать его неузнаваемым, а то и вовсе невидимым, перенести подальше отсюда или (на худой конец) навести временное затмение на собеседников, оказалось некому.

Разбираться с довольно ухмыляющимися в предвкушении (хо-хо-оу!) славного пиршества и всего последующего рыцарями Эгберту пришлось самому. Без чьей-либо посторонней помощи.