Неправильный рыцарь - страница 43

— А уж как станут после чувствами докучать, ахами-охами, охами-ахами, слезами… О любви тебе поют, стихами тебя изводят, взглядами томными, служанок к тебе подсылают, слугу твоего подкупают. До того бывает невмоготу, Господи, — доверительно произнес рыцарь, — хоть в крестовый поход беги! Ей-ей приятнее крошить мечом поганых язычников да колдунов, чем ублажать дам. Рубить головы, руки-ноги (или что там еще есть у этих нелюдей?), выпускать кишки, рассекать тела одним ударом или же тремя-четырьмя — вот истинное предназначение рыцаря! Напор, ураган, бой!!! Разводить же слюни, сопли, слезы — позор, позор и еще раз позор! Триста тридцать тысяч триста тридцать три раза позор! Не так ли, Господи?!

Да-амы… Унылые они, Господи, докучливые и одинаковые. Зря Ты их выдумал, ох и зря! Неважная затея, лишние хлопоты: сначала — Тебе, сейчас — нам. Дерзость это, но правда, сущая правда, ничего, кроме правды! Можешь поразить меня прямо здесь, без свидетелей, и лишить законной славы и памяти, но это правда!

Лишь одна из дам являет собой несказанную красу и несусветную добродетель, розу мира, совершенство! Она достойна сидеть одесную Тебя и Твоей Пресвятой матери. Воистину это АНГЕЛОПОДОБНОЕ СУЩЕСТВО!!!

Глава двенадцатая

Он шёл и грезил наяву, не в силах обуздать не в меру расшалившееся воображение. А уж оно-то, оно вволю куражилось над влюблённым: то рассказывало ему вкрадчивым, дразнящим шепотком, что могло произойти, если бы он и златовласка (а-ааа-а! оо-ооо-о!…..ух-х, ты-ии!); то (и выдержать это казалось несравненно тяжелей) показывало ему всё, о чём нашептывало — ярко и с мельчайшими (ог-гоо!) подробностями. Он трижды споткнулся, дважды чуть не упал и, наконец, опять налетел на какое-то препятствие. Мысли Эгберта по-прежнему витали где-то далеко, но уж точно — не в горних высях и не в Долине Неземной Любви, где (если верить досточтимому Ромуальду Лисохитриссному) и познакомились славный рыцарь Эрлих — Эдерлих — Эрбенгардт и его несравненная Имбергильда.

…Грязное площадное ругательство ушатом ледяной воды обрушилось на рыцаря и, мгновенно пробудив от сладких грёз, вернуло к действительности. Дорогу Экберту Филиппу преградил высоченный (рыцарю пришлось даже задрать голову, чтобы разглядеть его лицо) человек. Дорогущий атласный костюм незнакомца, темно-синий, как морская глубина, сверху донизу, вдоль и поперек украшали объемные львы и латинские девизы. Модные зарукавья волочились по земле, и пришитые по краям бубенчики нежно позванивали. Камзол (явно на два размера меньше, чем следовало — так диктовала мода) сверкал и переливался, густо осыпанный, алмазной крошкой, будто праздничный пирог сахарной пудрой. Тугие икры ног облегали чулки — ярко-алые, в россыпях черных сердечек.

Однако вся эта «красота» абсолютно не вязалась с топорной внешностью своего владельца. И, тем более, с откровенно-наглым выражением его рожи. «Ну, и физиомордия! Еще, не дай бог, приснится ненароком. Чур меня, чур!», с неприязнью подумал Эгберт. И тут же одернул себя: «Ничего-то я про него не знаю. Наверное, этот человек — богатый вельможа, путешествующий инкогнито. Совсем не чванный: вот, даже слуг при нем нет. И ограбления не боится. Смельчак! Храбрец! Что это я на него взъелся?»

Рыцарь сам понимал (скорее даже, чувствовал), что сии благородные доводы — полная чушь. Но думать плохо о незнакомце безо всякого на то повода не мог. Эгберта с малолетства учили быть вежливым со всеми без исключения, вести себя учтиво и даже чуточку церемонно. Увы, эта привычка сослужила ему недобрую службу: все-таки жизнь и рыцарские романы — далеко не одно и то же. Среди собратьев по оружию, чью неотесанность и грубость (бесхитростное поведение, не испорченное воспитанием) с трудом прикрывали куртуазные манеры (как рваные нищенские лохмотья с трудом прикрывают сроду не мытое, покрытое коростой, тело), Эгберт слыл белой вороной. Вот и сейчас: рыцарь напрочь отмел дурные предчувствия и подозрения и, с поклоном, обратился к незнакомцу:

— Добрый день, сир!