Нет ничего страшнее - страница 2

— Надо под что-то тяжёлое сунуть… — Он пытался привести книгу в порядок, но стоило её закрыть, как она снова раскрывалась на одной и той же руне — два одинаковых треугольника вместе, как будто кто-то соединил две «М», наложив перевёрнутую букву на правильную. — Ну, в общем… — мужчина вложил открытку как закладку, захлопнул и протянул мне. — Прости.

— Ерунда. Сама виновата. Задумалась, не смотрела, куда иду.

— Нет-нет, это только моя вина. — Он с извиняющейся улыбкой покачал головой. — Пора отращивать вторую пару глаз. На лбу. Может, лучше видеть буду.

Я с любопытством, ни капельки не смущаясь, будто неожиданно наткнулась на старого друга, с кем много лет не встречалась, разглядывала его. На вид ему было около тридцати, может, больше. Очень высокий — на целую голову выше меня. Симпатичный, загорелый, с русыми волосами, аккуратной ухоженной бородкой и озорными серыми глазами с едва заметной сеточкой морщин. Точно не местный — одежда слишком качественная, дорогая и совсем не по погоде: белый вязаный свитер под горло, голубые джинсы, светло-коричневое пальто и такого же цвета замшевые ботинки. На левом безымянном пальце — огромный перстень с рыжим камнем: сделан под старину, не из дешёвых. Если, конечно, не подделка.

— Лучше бы ты пальто снял, — ляпнула я. — Жарко ведь!

— Отличный совет, — засмеялся он. — Но тогда бы я его тоже уронил, а эффектно поднимать сразу два не умею. Наверное, к дополнительным глазам мне не помешает отрастить ещё одну руку.

— Боюсь, четыре глаза и три руки меня бы напугали. Я бы бухнулась в обморок, и тогда тебе пришлось отрастить ещё пару рук, чтобы заодно поднять и меня.

— Зато какой неоценимый опыт по части совершенствования собственного тела, а? То вырастить, это…

Он напоминал мне кого-то.

— Главное, не дополнительные ноги.

— Почему?

— Будут путаться при ходьбе.

— Разве?

— Уверена. Не представляю, как паукам удаётся передвигаться.

Он нахмурился, будто бы всерьёз обдумывал такую перспективу. Театрально пожал плечами:

— Сороконожкам хуже.

— Тогда давай не будем ничего отращивать, а? По-моему, и так вполне… — я окончательно смутилась под его знакомым, родным взглядом.

— Убедила, — он перестал смеяться. Протянул мне руку. — Лин.

— Джена, — я неуклюже пожала его ладонь, она оказалась мягкой и горячей.

— Какое любопытное имя. Дже-е-ена-а-а, — медленно повторил он, растягивая гласные. Стиснул пальцы крепче. — Это сокращение?

— Нет. Полное.

— Увлекаешься друидами?

— Что?..

Лин указал глазами на зажатую в моей руке книжку.

— А. Нет. Не то чтобы… — я машинально оглянулась на магазин. — Случайно купила.

— Хочешь, угадаю, какое ты дерево? Ты родилась шестого июля. Значит, ель. Умна, требовательна, разборчива. С чужими жестока, со своими благородна и верна, готова на любые жертвы. Ради любви способна разрушить целый мир.

— Откуда ты?.. — я запнулась на полуслове от изумления. Лин только что в точности повторил слова из купленной книги.

Он ободряюще улыбнулся.

— Не бойся. Я помогу тебе всё вспомнить, Женевьев.

***

Ноги утонули по щиколотку в пожелтевшей траве. Мы стояли у самой воды, мелкие волны ритмично набегали, со шлепком разбиваясь о покатые валуны — совсем не там, куда к озеру спускалась центральная улица.

Я изумлённо моргнула. Кирпичное пятно магазинчика, серая покатая крыша музея, пристань и белый баркас с бордовой полосой вдоль ватерлинии прекрасно просматривались отсюда, но каким образом в мгновение ока мы очутились на противоположном берегу?

— Ты тоже это чувствуешь, — Лин не спрашивал, он утверждал. Всё ещё держал мою ладонь и продолжал смотреть в глаза — пристально, внимательно. — Доверься себе. Не сопротивляйся.

Наверное, мне стоило испугаться, что-то сделать: вырваться, закричать, позвать на помощь, попробовать убежать. Но страх не спешил появляться, и я не шевелилась. Лин не пугал, к нему, наоборот, тянуло. Казалось, здесь и сейчас, всё, что происходит — правильно. Так, как и должно быть. Странное, абсолютно необъяснимое ощущение.

— Держи, — Лин стянул перстень. Не спрашивая, надел его на мой средний палец. Рыжий камень вспыхнул, стал ярче и одновременно темнее — почти алым, или это так преломлялись внутри солнечные лучи. — Он твой.