Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции - страница 23

В Европейских государствах, начиная с XVI века, постепенно стали формироваться институты рыночной экономики, они не могли не влиять на политику этих стран, которая, пусть вначале и вынужденно, но все же становилась более открытой. А это означало обмен не только товарами, но и культурой, идеями, технологиями. Экономическая свобода поневоле влекла за собой и свободу политическую. Европейские страны начинали культивировать образование и науку.

В России же, начиная с Петра I, время стало работать «про-тив» российского исторического процесса. Государственность российская в форме тоталитарного монархизма начала давать трещины, с середины XIX века постепенно размываться и, наконец, в начале XX столетия рухнула окончательно. Можно, не погрешив против истины, сказать, что не слабый царь (Николай II) самолично развалил российскую монархию, не сонмище бездарных российских управленцев пособляли царю в этом деле. Нет. «Злой рок» России был в другом: неразрешимым противоречием стало своеобразное «историческое» противостояние абсолютной монархии и экономических новаций российских премьеров С.Ю. Витте и П.А. Столыпина. Их реформы оказались несовместимы с абсолютизмом. Итог, как известно, трагичен: не стало ни реформ, ни абсолютизма, а Россия на долгих восемь десятилетий оказалась выброшенной из собственной наследственной истории.

Подведем итоги. Если откинуть примитивный взгляд на историю как на простое «дление времени» (В.И. Вернадский) с чередой сменяющих друг друга событий, и считать, что история – это процесс аккумуляции культурных ценностей, достигаемый через генетическую связь поколений, то все равно, как справедливо считал Н. А. Бердяев, органической преемственности в русской истории никогда не было. Исторический процесс в России не развивался, а продвигался рывками, с многочисленными протуберанцами и откатами вспять.

На самом деле история знает семь как бы разных Россий: киевскую, татарскую, московскую, петровскую, постпетровскую, со-ветскую и, наконец, криминально-демократическую. И ни разу России так и не удалось до конца завершить процесс своей цивилизационной самоидентификации, найти подобающее своим геополитическим притязаниям и декларируемой принадлежностью к европейской цивилизации место в европейском доме. Налицо явное несоответствие желаемого и возможного.

Именно отсюда и проистекало постоянное желание русской интеллигенции «спасать» Россию, ибо было крайне обидно за свою державу [81]. Одним словом, будучи Европой «по составу души», Россия не является таковою «в географическом и ситуационном смысле – сейчас на этот факт приходится обратить особое внимание» [82].

От этого же проистекает еще одна уникальная особенность нашей страны: Россия живет, как заметил Д. В. Философов, «сразу во все исторические эпохи» [83]. У каждого нового поколения это создает иллюзию сопричастности ко всей истории России и одновременно уверенность, что именно с него и начинается история. «Мне иногда кажется, – писал В. В. Розанов, – что я понял всю историю так, как бы “держу её в руке”, как бы историю я сам сотворил, – с таким же чувством уроднения и полного постижения» [84].

В. В. Розанов уникален тем, что был недосягаем для любых условностей, он не стеснялся писать то, о чем другие умалчивали, он был всегда искренен и его не волновало, как увязываются его разные «искренности». Признаюсь, что В. В. Розанов попал в яблочко, и мне кажется, что я понял «всю историю», и мне кажется, что я «держу ее в руке». Что же я понял?

Россия, распластанная от Балтийского моря до Тихого океана, своей тяжестью раздавила собственное благополучие. Она из века в век наращивала территорию, и этот аккреционный процесс прекратился только на рубеже XX столетия. Вот как росла площадь Российского государства по подсчетам А. А. Кизеветтера [85]:

Не будем обсуждать меру «естественности» этого процесса. Это отдельный вопрос. Нас интересует судьба человека в России, точнее, нетерпеливого русского интеллигента, как неизбежное следствие судьбы самой России. Мысль Н. А. Бердяева о том, что русский народ пал жертвой необъятности своей земли, нуждается в некотором обосновании как, впрочем, и известный исторический афоризм В. О. Ключевского: государство пухло, народ хирел.