Невидимая жизнь - страница 8

Дома приходилось притворяться. Я терпеть не могу, когда за меня переживают. Я сама за себя это прекрасно делаю, когда есть причина. А пустые переживания вызывают во мне только сильную неконтролируемую злобу.

Вилка – это, конечно, достойная причина. Но это было настолько неприятно и как-то неловко, что никому, кроме Нины, я сначала не могла об этом рассказать. Она была одним из немногих свидетелей этой странной истории. Да и до сих пор мало кто об этом знает.

Так что я молчала. Я даже иногда ходила на учебу, но от этого было мало толку. Большую часть времени я гуляла, хотя ненавижу это время года. Оно просто отвратительно. Серый снег, влажный холодный ветер, как будто испортившаяся зима. Как будто у нее кончился срок годности, а она не знает, как уйти. Иногда подсыпает свежего снега, чтобы прикрыть грязь, но это же смешно.

Потом кто-то из знакомых сказал: «Ты отменила свою жизнь». Да, я поставила ее на паузу. Жизнь в таком виде меня не устраивала.

Что это за жизнь, когда ходишь и все время вилкой все задеваешь? Каждое движение или поворот, каждый разговор, каждый поезд метро отзывается болью во всю грудную клетку. Если учесть ее размеры по сравнению с моим небольшим телом, то сила отдачи получалась нехилой. Еще с ней было очень неудобно спать. Неудобно, как ни повернись. Поэтому спать почти не получалось.

Иногда я открывала глаза из полудремы и видела, как он сидел у меня в ногах. Я закрывала глаза, открывала – он не сидел. Еще раз – снова сидит, смотрит на меня. Еще раз – снова пусто. Я открывала и закрывала глаза. Он то был, то не был. Только вилка качалась.

Как-то раз мы ехали вместе в трамвае, он сидел рядом, улыбался, я тоже улыбалась. Потом открыла глаза.

Есть такие люди, которые вынимают из тебя все силы простым разговором. Я для таких лакомый кусочек. Но тут из меня вынимать стало совершенно нечего. Все само вытекало через вилку, даже когда я была одна. Я пыталась написать что-то вроде страшного письма ему, чтобы он хотя бы приблизительно понял, что натворил, но сейчас это совсем невозможно читать, курицы бы и те посмеялись.

Помогало пианино, я это обнаружила случайно. Но обнаружила и стала его нещадно эксплуатировать. Когда я играла, вилка ложилась на верхнюю крышку и покачивалась в такт.

Бедная мама лезла на стену. Она работала дома, шила на заказ. Лезла не только она, но и ее клиенты, регулярно приходившие на примерки и любившие поболтать. Манекен и тот страдал больше от моей пробудившейся музыкальности, чем от их разговоров.

Хотя разговорами я его тоже мучила, иногда пробиралась в большую комнату ночью, рассказывала ему кое-что. Он молчал. У него же нет головы, поняла я наконец. Но он был такой красивый в полумраке, даже без головы. На него было приятно смотреть. И вилка немного отпускала. Ночью-то не поиграешь, все спят. Ну хоть так.

Лето выпало из памяти. Ничего не помню. Видимо, думала исключительно о вилке, и ничего вокруг не замечала. Помню только запах цветущей яблони из темноты двора. И как после грозы подняла с земли веточку сирени, на ней оказался цветок с восемью лепестками. Я загадала по-крупному – ничего не сбылось.

Потом мама почему-то сказала: «Вот скоро первый снег выпадет, и все будет хорошо». Обманула. Я от нее такого подвоха, конечно, не ожидала.

Тем не менее, вилка стала понемногу уменьшаться, хотя если принять во внимание ее изначальный размер, скорость и степень ее уменьшения были просто смехотворными. Но я хотя бы снова начала нормально общаться с людьми. Нина радовалась. Пианино тоже – иногда ему удавалось немного отдохнуть. Даже манекену выпадала возможность поспать, мне – редко, по ночам вилка все так же мешала, не сдавалась.

Когда папа пришел с работы, я смотрела в окно. На перекрестке фонарь неустанно менял свои цвета, окрашивая в красный-желтый-зеленый, и снова, и снова, своих застенчивых подруг. Они, эти нежные заиндевевшие березы и одна ель, уже начали уставать, но все еще кружились в нескончаемой цветомузыке. Иногда сделать другу приятное важнее, чем сдаться собственной усталости.

Папа почему-то не проходил в комнату, копошился в прихожей дольше обычного. Потом вошел, мама подняла голову от машинки, я обернулась. Он сказал: «Смотрите, кого я вам привел». И отступил в сторону, освободив проход, в который, хромая, вошла собака. Собака была небольшого размера, покрытая грязной волнистой шерстью, с заплывшим глазом, и очень жалкая. Она мне сразу приглянулась.